Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина де Жирарден

После салона господина Тьера следует назвать еще два парижских политических салона: один принадлежит графине де Флао[172], другой — княгине Ливен[173]. Госпожа де Флао избрала политическую карьеру, потому что сочла ее наиболее подходящей для себя; она поступила так не по призванию, а вследствие обдуманного решения. Вообще у англичанок самые малозначащие поступки всегда суть плоды обдуманного решения. Англичанкам неведомы беспечность или горячность, какие часто толкают француженок на деяния самые опрометчивые; они никогда ничего не делают наобум; у них все — манера ходить и говорить, любить и молиться — продумано заранее. Они не сгорают от желания, а высказывают пожелания; они не прогуливаются, а идут, потому что решили идти; они идут прямо… неведомо зачем; они пускаются в путь, чтобы прибыть… неведомо куда. Неважно; раз решение принято, оно должно быть исполнено, и каждым шагом англичанка, кажется, говорит: я иду в правильном направлении и ни за что от него не отклонюсь. Англичанки повинуются своим собственным законам; у каждой есть внутренний судья, который без промедления выносит приговоры, не подлежащие обжалованию. В англичанках не бывает ничего невольного; в них все обличает сознательный выбор и предварительную подготовку, словно перед дальней дорогой; ко всякому делу они приступают. Быть может, это связано с тем, что они живут на острове, откуда нельзя выехать случайно, по рассеянности, который можно покинуть только вследствие твердой решимости и острой необходимости отправиться на континент. Решимости этой недостает изящества, когда она тратится на повседневные мелочи, однако в серьезных обстоятельствах она дорогого стоит. Госпожа де Флао наделена высоким умом и незаурядными способностями; если бывают женщины-авторы, то госпожу де Флао следует назвать женщиной-администратором. Влияние ее очевидно, ощутительно и осознанно; его источник — в деятельности; бездеятельность тотчас положила бы ему конец.

Влияние княгини Ливен более существенно, быть может потому, что менее откровенно. Госпожа Ливен обладает спокойствием, какое даруется могуществом, уверенностью, какую дает сознание собственных прав, терпением, какое сообщает сильная воля и каким могут похвастать люди, которые умеют ждать, потому что умеют предвидеть. Она никогда не суетится, не плетет интриг, не страдает ничем, хотя бы отдаленно напоминающим политический педантизм; она планета, у которой есть спутники, ибо дело планеты — быть окруженной спутниками, однако сама она не делает никаких попыток их привлечь. Из всех светских дам госпожа Ливен лучше всех умеет завести беседу, причем делает она это совершенно естественно, не выказывая никаких исключительных познаний. Если она начинает говорить, то не для того, чтобы навязать вам свои убеждения, но для того, чтобы вы могли выразить ваши. На наш взгляд, по салону госпожи Ливен можно судить о том, чем становится политика в обществе высокоцивилизованном: это политика элегантная, простая и холодная, более напоминающая салонную беседу, нежели клубную болтовню; это нейтральная почва, где все идеи представлены в равной мере, где прошедшее растворяется в будущем, где старые системы еще пользуются уважением, а новые мысли уже находят понимание; это приют для тех, кто сделался не нужен, прибежище для тех, кто слывет опасным. Госпожа Ливен избрала единственную политическую роль, какая пристала женщине: она не действует, она вдохновляет тех, кто действует; она не вершит политику, она позволяет, чтобы политика вершилась с ее помощью, и если уж каждому на роду написано рано или поздно произнести эту фразу, произнесем ее и мы: в своем салоне она царствует, но не правит[174].

Приносим вам тысячи извинений, сударыни, за то, что осмелились говорить о вас; но отчасти вы сами тому виной. Те женщины, которые довольствуются семейственными удовольствиями и супружескими ссорами, вправе оставаться в безвестности, и мы это право уважаем; но вы — другое дело; вы вмешиваетесь в ссоры европейских держав, а значит, не подлежите общим законам. Вы пошли на все, чтобы стать влиятельными, а значит, дали нам право об этой влиятельности возвестить.

29 декабря 1836 г.

Вечные покушения. — Париж в снегу. — Пироги и канапе

Ах боже мой! что у нас за страна!.. Право, во Франции стало страшно жить; ни единого дня покоя, ни единого часа, когда можно было бы всласть посмеяться; мы обречены бояться и возмущаться, сострадать и проклинать; каждые полгода то покушение, то казнь — право, это скучно. Последние два дня со всех сторон слышны только две фразы: мужчины восклицают «Какой стыд!», а женщины — «Бедная королева!»[175]. О жалкая страна, где народ жалеет королевскую власть.

Париж в снегу — зрелище фантастическое. Молчаливый Париж!.. — да разве это не сон? Кареты катятся бесшумно; прохожие идут и даже падают беззвучно. Если бы не крики торговцев, можно было бы подумать, что мы все оглохли. Улицы обрели странный вид; в городе не осталось никого, кто за день не упал бы несколько раз или не помог подняться другим жертвам гололеда. Вчера на скользкой мостовой равновесие потеряли две лошади, запряженные в фиакр; кучер тотчас слез с козел, чтобы заставить их встать, и тоже поскользнулся; тогда пассажир фиакра, выглянув в окошко и увидев лошадей и кучера лежащими на снегу, решил, что поднимутся они еще не скоро, и, будучи истинным философом, уселся поудобнее и задремал; возможно, он до сих пор коротает время в этом экипаже. В Риме, когда идет снег, лавки запираются, конторы закрываются, дела стопорятся, а горожане укладываются спать. В Париже, даже если на улице мороз, все продолжают расхаживать по улицам как ни в чем не бывало; у женщин глаза становятся красными, а щеки фиолетовыми; неважно, они наряжаются и отправляются с визитами точно так же, как в те дни, когда имеют самый соблазнительный вид. Да и как можно оставаться дома? ведь скоро Новый год, нужно покупать подарки; долг зовет нас в лавки Лесажа, Жиру и Сюсса[176]; все мы отправляемся за дешевыми безделушками, которые велит покупать разум, и при этом с сожалением смотрим на все то, что нам действительно нравится и что разум покупать не велит.