Радость. Как наполнить тело энергией, а жизнь счастьем - Александр Лоуэн

– истерическое поведение) представляет собой едва ли не образ жизни. Я глубоко убежден, что оба этих поведенческих трафарета вырабатываются в тех семьях, где для родительского отношения к детям типичным является насилие или потенциальное насилие. Если ребенок не запуган до ужаса, то он вполне может отождествить себя с родителями и принять для себя их модели и трафареты поведения. И напротив, если ребенок чувствует себя в достаточной мере напуганным плохим отношением со стороны родителей и видит в нем угрозу, то он уйдет в себя и станет тихим и послушным.

Все дети реагируют на любую форму дискомфорта плачем, который принято рассматривать в качестве обращения к матери с призывом ликвидировать причину возникшего дискомфорта. Все маменькины сынки и доченьки, попадая в дискомфортную ситуацию, будут звать мамочку. Но когда человеческое дитя плачет, это все-таки больше, чем просто взывание о помощи. Даже если мать отреагирует своевременно, плач ребенка может еще в течение некоторого времени продолжаться. Кроме того, у младенца это ведь не одиночная нота или призыв, которые могут быть или не быть повторены, а длительный, хотя и прерывистый, звук, привязанный к ритму дыхания. На самом деле плач грудного ребенка – это как раз и есть те рыдающие звуки, которые издают и взрослые, когда испытывают дистресс. Такое рыдание тоже вполне может рассматриваться как призыв о помощи, но для взрослых оно имеет гораздо более глубокое значение, чем для детей. Оно выражает такую эмоцию, как печаль или горе. Печаль обычно связывается с потоком слез, но бывает, что человек горько рыдает, а слез при этом нет. В других ситуациях, напротив, слезы текут ручьем, а рыдания отсутствуют.

Поскольку звук и чувство связаны между собой весьма сильно, мы научились контролировать свой голос таким образом, чтобы, пользуясь им, все-таки не раскрывать владеющих нами чувств. Мы можем разговаривать плоским, никак эмоционально не окрашенным тоном, который словно бы отрицает наличие каких-либо чувств, или же, напротив, говорить «на высоких нотах» – то есть повышать тембр и силу своего голоса – и при этом в обоих случаях действовать так или иначе только для того, чтобы скрыть охватившее нас чувство. Такое регулирование голоса осуществляется в основном посредством контроля над дыхательным процессом. Если мы дышим свободно и полной грудью, то голос будет совершенно естественным образом отражать владеющие нами чувства. С помощью поверхностного, неглубокого дыхания мы в состоянии оставаться на поверхности наших чувств и не углубляться в них, располагая тем самым возможностью сознательно контролировать качество нашего вокализованного выражения. Один из способов помочь пациенту вступить в контакт с его более глубокими чувствами состоит в том, чтобы углубить его дыхание. Я использую указанный метод очень просто. Пациент укладывается, запрокинувшись, на биоэнергетический табурет и при этом легко дышит. Затем я прошу его издать звук и удерживать его настолько долго, насколько это возможно. Некоторые будут в такой ситуации испускать громкий, но краткий звук. Это может свидетельствовать о том, что им хотелось бы раскрыть свой голос, но они не в состоянии этого проделать. Другие станут производить совсем тихий звук, из чего следует, что они не чувствуют себя вправе выражать себя сильно и энергично. При этом в обоих указанных случаях пациенты продолжают контролировать себя. Тогда я прошу их не пожалеть любых усилий для того, чтобы продолжительность звучания была как можно большей. Тут требуется принудительное регулирование выдоха, или, как говорят медики, экспирации. Когда они начинают фиксироваться на этом, то начинают понемногу утрачивать контроль над собой. Ближе к концу дыхательного цикла можно услышать звуки, напоминающие плач, стон или даже чуть ли не агонию. Если человек форсирует звук, соответствующие колебания пронизывают его тело более глубоко и сильно. Когда они достигают области таза, то наблюдатель может слышать и видеть, что пациент находится на грани плача. Повторяя указанное упражнение снова и снова и призывая пациента при этом вслушиваться в тембр и тональность издаваемых звуков, зачастую можно вызвать у него настоящий плач.

Однако я установил, что в большинстве случаев необходимо инструктировать пациента перемежать издаваемый им основной тон многократно повторяющимися звуками наподобие хрюканья – «уфф, урр, уфф». Эти звуки будут рассылать по всему его телу колебания и вибрации, действуя в этом смысле совершенно так же, как рыдания. Большинство пациентов не воспринимают такого рода звукоподражания как рыдания, которыми они на самом деле являются, поскольку произносят их чисто механически. Но если я продолжаю заставлять их испускать этот звук, особенно с более высокой частотой, то постепенно он будет становиться непроизвольным, принимая рефлекторный характер, и пациент начинает ощущать его как подлинное рыдание. Это похоже на раскручивание двигателя у некоторых типов насосов. Сознательно инициируемое действие порождает все углубляющееся чувство, которое постепенно превращает обычное звукоизвлечение в какой-то экспрессивный акт. Аналогичным свойством обладает интонирование слова «Бог» – если быстро повторять его много раз, оно тоже может завершиться всхлипываниями, а затем и рыданиями.

Плач представляет собой приятие нашей человеческой природы, другими словами, приятие того факта, что мы оказались изгнанными из своего земного рая и живем с сознанием боли, страдания и борьбы. Но дело обстоит так, что мы не имеем права жаловаться, поскольку, вкусив небезызвестный плод с древа познания, стали подобны богам, зная различие между хорошим и плохим, правильным и ошибочным, между добром и злом. Это обретенное нами знание есть крест, который мы несем, есть то самосознание, которое ограбило нас и лишило спонтанности и невинности. Но мы несем этот свой крест с гордостью, поскольку он позволяет нам чувствовать свою особость, чувствовать себя теми Божьими тварями, которые избраны им, хотя мы и нарушили Его первый запрет, обращенный к нам как роду человеческому. Наряду с тем давним, самым первым знанием человек приобрел сейчас и другие познания, которые ныне дают ему достаточное могущество, чтобы разрушить Землю – свой истинный сад Эдема.

Самосознание является одновременно и проклятием человека, и его славой. Оно есть проклятие, потому что ограбило его и лишило радости блаженного неведения. Оно есть его слава, поскольку дарует постижение радости как экстаза. Животное тоже испытывает боль и удовольствие, горе и радость, но ему неведомо познание, постижение этих состояний. Познать радость означает одновременно и познать горе, даже если последнее и не присутствует в данный момент в нашей жизни. Ведь мы всегда понимаем, что когда-то нам суждено потерять любимых нами существ и даже нашу собственную жизнь. Если мы отвергнем это знание, то тем самым отвергнем и нашу подлинную человечность, а также лишимся возможности познать радость. Другое дело, что подобное знание