Воющий мельник - Арто Паасилинна

— А стрелять можно, если он в лес рванет? — поинтересовался Сипонен, грозно помахивая одностволкой.

— Постараемся взять живым, но если не получится, в целях самообороны можно стрелять. Вначале, разумеется, по ногам, и только потом в голову и живот.

Полночь еще не наступила, а бойцы уже добрались до Сивакки. Растянувшись редкой цепью, отряд с хлюпаньем перебрался через реку и пошел туда, где, по словам проводника, находился лагерь. На берегу реки увидели плот — кто-то перегнал его ниже по течению, заметил рыбак.

Пристав шепотом приказал, чтоб часть бойцов обыскала лес за лагерем, вторая часть должна была остаться в засаде. Берег обыскивать не стали — не настолько же мельник идиот, чтобы побежать к реке, где самая топь.

Группа захвата неслышно окружила лагерь. Пристав дал свисток. Охотники на коленях поползли по мокрой земле, никто не жаловался на промокшие коленки — не до того было.

Через полчаса кольцо вокруг лагеря сомкнулось. Пристав просигналил к нападению. С громкими криками и шумом одиннадцать вооруженных фермеров выскочили из ночной чащи.

Лагерь оказался пуст. Под навесом никто не спал. Уплыла рыбка! Бойцы окружили проводника, каждый высказал вслух свое мнение о его умственных способностях. Рыбак ответил, что ему пора домой, и исчез в лесу.

Гнусинен достал из сайбы рюкзак и вытряхнул содержимое на землю. Каждую вещь тщательно досмотрел, будто проверяя, на самом ли деле они принадлежали Хуттунену. Портимо взглянул на рюкзак и однозначно установил, что это рюкзак Гуннара.

— Гунни с ним прошлой зимой ходил, когда мы с ним на тетеревов охотились в Пууккокумпу. Два воскресенья подряд ходили, и оба раза по полдесятка птиц приносили. Без собак, заметьте.

— Нашел товарища для охоты! — взвился пристав.

— А что? Тогда он еще из больницы не сбежал, — парировал Портимо.

Пристав приказал охранять лагерь. Отряд рассеялся по лесу. Курить и говорить было строго-настрого запрещено. Надо было молча лежать в темноте и ждать, пока Хуттунен не вернется. Охотники надеялись, что он скоро придет, тогда-то они его и схватят.

Так они пролежали недвижимо всю ночь. Хуттунен не явился. Утром окоченевшие мокрые фермеры собрались на совещание.

— Тут его ждать бесполезно, — заявил Эрвинен, которому затея порядком надоела, — это мы уже поняли. Наверняка Хуттунен прячется за какой-нибудь сосной и смеется над нами. Я не собираюсь из-за какого-то идиота валяться в болоте.

Лаунола первым поддержал Эрвинена.

Но тут вмешался Сипонен:

— Если я прикажу, ты у меня Хуттунена до Рождества караулить будешь, — пригрозил он Лауноле. — Я тебе, сукин сын, за это деньги плачу!

— Работа работе рознь. Это вам не сено косить и не дрова рубить, это как на войне, как на Свири в 1944-м.

Пристав прервал их, заявив, что и правда следить дальше за лагерем бесполезно. Мельник что-то пронюхал и ушел. Он приказал снести лагерь. Бойцы с энтузиазмом принялись за работу.

Сипонен снес навес, а еловые ветки побросал в реку. Эрвинен с учителем снесли сайбу. Дрова сбросили в реку. Лауноле приказали снести туалет и закопать яму. Но сперва пристав хотел оценить количество испражнений и понять, сколько мельник прожил в лагере. Костровые камни скатили в реку, самодельный вертел изрубили, рогатки для сушки сетей сломали. Финальным аккордом пустили плот вниз по течению. Единственное, что не удалось уничтожить — календарь, вырезанный на сосне. Сверившись с собственным календарем, пристав установил, что последний заруб был сделан два дня назад.

— Без инструментов и снаряжения Хуттунен рано или поздно явится в деревню, — предположил пристав. — Надо будет предупредить всех праздных жителей, чтобы были бдительны. Ради безопасности губернии необходимо как можно скорее задержать психически больного мельника и отправить на лечение.

Гнусинен закинул рюкзак Хуттунена на спину. И, выполнив разрушительную миссию, отряд отправился в деревню.

В тот самый момент в лагерь вернулся и Хуттунен, таща на палке десять килограммов рыбы. Он был доволен, мечтал, как доберется до Домашнего острова и первым делом приготовит бодрящий кофе.

Ярость охватила Хуттунена, когда он увидел, что сделали с его Домом. Все, что он построил, кто-то сровнял с землей, вещи забрал. Хуттунен облазил все кусты, но ничего не нашел. Плот спустили вниз по реке, туалетные жердочки варварски изрубили на куски, а сам туалет закопали.

С губ Хуттунена сорвались страшные ругательства.

Снова его загнали в угол. Без инструментов, снаряжения, без укрытия в лесу не выжить, а у него осталось из одежды только то, что на нем, одна блесна, поплавок, нож да топор.

Это дело рук фермеров и пристава, это они нашли и разгромили лагерь, решил Гунни.

Хуттунен сжал топорище так, что суставы пальцев побелели, и убийственным взглядом уставился на блестящее лезвие.

Сложив из веток костер, Хуттунен пожарил рыбу. Еда была пресной — соль осталась в рюкзаке, который тоже забрали. Отшельник удрученно обсасывал обуглившиеся косточки, запивая водой из реки.

Оставшуюся рыбу Хуттунен закопал в угли и покинул Домашний остров.

Следующую ночь он провел под кронами елей на сопке Реутуваара. Посреди ночи проснулся от холода, забрался на самый высокий камень и сердито уставился в направлении деревни.

Деревня спала мирным сном. Там, в теплых кроватях, нежились те, кто лишил его дома. Хуттунен угрожающе завыл, вначале тихо, потом во весь голос, громко и безумно. Его вой звонким эхом долетел до спящей деревни. Собаки проснулись, залаяли, боязливо ощерившись. Вскоре все до последней шавки подняли лай и вой. Они пытались по-своему ответить на зов Хуттунена. Откуда-то издалека, из соседней деревни, откликнулись местные дворняги и не замолкали до утра, пока Хуттунен не заснул.

Деревня всю ночь не сомкнула глаз.

Хозяева в одних носках подходили к дверям, слушали вой и возвращались, говоря женам:

— Гунни воет.

Те со страхом охали и думали про себя, что пора бы оставить мельника в покое. Теперь бедняжка плачет, что его лишили всего.

Утром пристав Яатила позвонил Сипонену и приказал, чтобы Роза Яблонен явилась к нему на допрос.

Однако от госпожи Яблонен он не получил никаких полезных сведений. Она понятия не имела, где находился мельник Гуннар Хуттунен. Пристав предупредил ее, что укрывать мельника противозаконно. Хуттунену сейчас нужно лечение, а деревне — покой.

Яатила зевал, пил крепкий кофе. От переполоха, который устроили Хуттунен и деревенские псы, он тоже всю ночь не спал.

Днем пристав и полицейский Портимо, взяв собак, отправились к сопке Реутуваара искать следы мельника. Ищейки не понимали, чего от них хотят, и след не брали, хотя полицейский и пристав совали им в нос вещи мельника. Зато псы дружно залаяли на белку, прыгавшую по деревьям. Раздосадованный пристав выстрелил в белку, хотя шкурка ему была совсем не нужна. Из пистолета трудно попасть в мелкого зверька, но Яатила продолжал стрелять, а кусок меха продолжал нагло скакать с ветки на ветку, дразня собак. Разъяренный пристав погнался за белкой, но так и не подстрелил ее — закончились патроны. В конце концов Портимо к несказанной радости собак приложил зверька из дробовика. Полицейский протянул окровавленное тельце приставу, тот зло швырнул его в кусты.