Беседы и размышления - Серен Кьеркегор

«Посмотрите на птиц небесных – Отец ваш Небесный питает их». Как кратко, как торжественно говорится здесь о птицах, сколь равное внимание уделено здесь каждой из них. Ведь это сказано обо всех птицах, ни одна не забыта в этом слове, которое дает понять, что ни одну из них не забывает Отец Небесный – Он наполняет Свою заботливую руку и питает все, чему Он дал благословение жить. В Евангельском слове о птицах нет и тени намека на какие-либо различия: на то, что кто-то, к примеру, получил обильно, а кто-то скудно; кто-то, к примеру, получил с запасом, которого хватит надолго, а кто-то только необходимое в данное мгновение; на то, что кому-то случалось ждать, и ждать напрасно, случалось голодному ложиться спать, – нет, здесь говорится только о птицах и о том, что Отец Небесный питает их.

Но, возможно, кто-нибудь скажет: «Велика ли беда, если птица получит порой слишком мало, если даже она и умрет от голода». Но как ты, человек, смеешь так говорить о птицах! Разве забота о пропитании не является и не пребывает той же самой, принадлежит ли она птице или человеку? Разве годилось бы человеку высокомерно не замечать этой заботы, если бы она тревожила только птицу, а человек был бы от нее избавлен? Или со стороны птицы было бы неразумно заботиться о таких пустяках, тогда как со стороны разумного человека заботиться о точно таких же пустяках не является неразумным? Но допустим, что и в жизни птиц были бы различия, связанные с пропитанием, – различия, которым среди людей придается, к сожалению, такое значение; допустим, эти различия занимали и заботили бы птиц точно так же, как заботят они человека.

«Точно так же» – это допущение позволит нам избежать того, чего так хотел бы избежать обремененный заботами: того, чтобы другой человек обсуждал с ним его заботы, – и мы сможем, оставаясь на поле у птиц, обсуждать заботы птицы.

Жил-был лесной голубь; гнездо его было среди одиноких стройных стволов в нехоженом лесу, где удивление соседствует с дрожью. А неподалеку, там, где над домом крестьянина поднимается дым, жили его дальние родственники, несколько ручных голубей. С одной четой ручных голубей он часто встречался: он сиживал на ветке, свешивавшейся над крестьянским двором, а ручные голуби обычно сидели на коньке крыши, и расстояние между ними было таким, что они могли беседовать. И вот как-то раз речь у них зашла о возможностях, предоставляющихся в различное время, и о пропитании. Лесной голубь сказал: «Я до сих пор нахожу себе пропитание, предоставляя каждому дню иметь свою заботу, и так иду я по жизни». Ручной голубь слушал внимательно и не без того сладострастного движения во всей плоти, которое называется гордостью, а потом сказал в ответ: «А вот мы устроились иначе; у нас, то есть у богатого крестьянина, у которого мы живем, будущее гарантировано. Когда приходит время жатвы, я или моя супруга садимся на крышу и смотрим. Крестьянин привозит один воз зерна за другим, и когда бывает привезено уже столько возов, что я не могу их сосчитать, я знаю, что у нас есть запас на долгое время, я знаю это из опыта». Сказав это, он не без самодовольства повернулся к сидевшей рядом супруге, словно желая сказать: «Не правда ли, моя голубка, мы с тобой надежно обеспечены необходимым».

Прилетев домой, лесной голубь мысленно вернулся к этому разговору; ему показалось очень удобным знать, что тебе на долгое время вперед гарантировано пропитание, и показалась бедственной его жизнь в постоянной неизвестности, когда невозможно знать наперед, что ты обеспечен необходимым. «Не будет ли, – думал он, – поэтому лучше попытаться собрать приличный запас, который хранился бы в каком-нибудь надежном месте».

На следующий день он проснулся раньше обычного и с таким рвением принялся собирать этот запас, что едва находил время утолить голод. Но над ним как будто тяготел какой-то злой рок: собрав небольшой запас, он прятал его в месте, казавшемся ему надежным, но, когда он прилетал проведать свое хранилище, там было уже пусто. Что же касается пропитания, по существу в его жизни ничто не изменилось: как и прежде, он каждый день находил себе пищу, – и если он и ел теперь несколько меньше, то только потому, что откладывал про запас, и потому, что не давал себе времени поесть, а так бы он, как и прежде, питался вдоволь. И все же в его жизни произошло большое изменение: хотя он и не впал в настоящую нужду, но у него появилось представление о возможной будущей нужде, и покой был им потерян – у него появилась забота о пропитании.

Теперь лесной голубь был обременен этой заботой; его перья поблекли, его полет уже не был легок; его день проходил в бесплодных попытках скопить себе благосостояние; во сне он строил бессильные планы; он утратил радость, он чуть ли не завидовал тем богатым голубям; он каждый день находил себе пищу, насыщался, и все же оставался как будто не сыт, ведь в заботе о пропитании его голод простирался на долгое время вперед; он поймал сам себя в западню, в которую никакой птицелов не мог бы его поймать, в которую только свободный может поймать сам себя: в представление. «Пожалуй, – говорил он себе, – пожалуй, если я каждый день получаю столько, сколько я могу съесть, то у меня нет недостатка в пропитании; большой запас, который я так хочу собрать, я не смог бы съесть за раз, и в определенном смысле невозможно сделать больше, чем наесться досыта; но ведь было бы так удобно жить без этой неопределенности, которая делает меня таким зависимым». «Вполне возможно, – говорил он себе, – что ручные голуби платят большую цену за гарантию пропитания; вполне возможно, что у них есть множество забот, от которых я до сих пор был избавлен; но эта гарантированность будущего не выходит у меня из головы: о, почему я родился бедным лесным голубем, а не одним из этих богатых голубей!» Он, конечно, видел, что все эти заботы приводят его в расстройство; но ведь его мысли были вполне разумны – разумны не в том смысле, что они изгоняли из души эти заботы, а в том смысле, что он убедительно для самого себя обосновывал правомерность этих забот. «Я не притязаю, – говорил он себе, – ни на что неразумное или невозможное, например на то, чтобы стать таким, как богатый крестьянин, я всего лишь хочу стать таким, как эти богатые голуби!»

Наконец он выдумал хитрость. Как-то раз он полетел и сел на конек крыши крестьянского дома среди ручных голубей. Затем, увидев, куда они залетали, влетел туда: ведь там, – думал он, – хранятся запасы. Но крестьянин, придя вечером запереть голубятню, сразу заметил нового голубя. Лесной голубь был водворен в отдельный отсек, а наутро убит – и освобожден от заботы о пропитании. Увы, лесной голубь не только поймал сам себя в западню заботы о пропитании, но также поймал сам себя, залетев в голубятню, и обрек себя на смерть.

Если бы лесной голубь довольствовался тем, чтобы быть, кем он был: небесной птицей, – тогда ему достало бы пропитания, тогда Отец Небесный дал бы ему все, что ему нужно, тогда он безо всяких гарантий остался бы на своем месте – там, где угрюмые одинокие стройные стволы ладят с воркующей трелью голубя; тогда он был бы тем, о ком в воскресный день говорил священник, повторяя слово Евангелия: посмотрите на птицу небесную, она не сеет, не жнет, не собирает в житницу, и Отец ваш Небесный питает ее.

Лесной голубь – это человек – но все же нет, не будем забывать, что мы в нашей беседе лишь из почтительности к обремененному заботами прибегли к голубю; подобно тому, как при воспитании царского сына есть бедный ребенок, которого наказывают вместо царевича, так и мы позволили всему обрушиться на голубя. И он покорно согласился на это, ведь он прекрасно знает, что он один из данных нам Богом учителей, а учителю порой приходится на самом себе показывать те ошибки, от которых он хочет предостеречь. Сам же лесной голубь не имеет забот; он – та птица небесная, о которой говорит Евангелие. – Итак, лесной голубь – это человек. Когда человек, уподобляясь этим голубю, довольствуется тем, чтобы быть человеком, то он, глядя на птиц небесных, понимает, что Отец Небесный питает его. Но если Отец Небесный питает его, то он живет не просто у кого-то богатого, как жили ручные голуби: он живет у Того, Кто богаче всех. И он действительно живет у Него, ведь если небо и земля – это дом Божий и Его владение, то, значит, человек живет у Него.