Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова

в реке, когда загадочный, плохо одетый, то ли бродяга, то ли бедный прохожий, но с необыкновенной выправкой рослой фигуры и поразительно-красивым лицом, предлагал обучить её плаванью… а вот Реги-Мон никогда такого не предложил, ни разу. Ему было безразлично, умеет она плавать или нет…

Войдя в хрустальную мансарду, Рудольф увидел куклу, сидящую у прозрачной стены на белом диване, в кружевах, с бантом и печальными аквамариновыми глазами. И накрыло ощущение, что произошёл поворот времени. Кукла встала и прижалась к нему, пряча печальное лицо на его груди. Он, смеясь и радуясь, стал её ласкать, гладя грудь через платье, — У тебя уже есть мужчина? — это была игра-напоминание о той встрече на Дальних Песках, где он пугал её своим натиском… хотя вовсе не собирался воплотить игру в реальность жизни.

— Ты и правда думал, что я была такая же, как те девушки, что роились вокруг Гелии?

— Нет. Я же видел твои чистые глаза, милое и наивное лицо. Я с тобой играл.

— Я тебя боялась. Гелия пугала, что ты опасный. Тон-Ат тоже…

— Ты верила?

— Да.

— Почему ты была грустной в тот день? — он сел на диван и посадил её к себе на колени.

— В какой именно?

— Когда мы встретились у Гелии после той встречи в Саду свиданий.

— Почему ты настолько внезапно ушёл из Сада Свиданий? Испугался Реги-Мона?

— Разве он там был?

— А кто же тебя и отогнал от меня? Ты разве забыл?

— Тот художник со шрамом? Никто не смог бы меня отогнать. Но я подумал, что незачем устраивать драку у тебя на глазах. Ты и без того испугалась. К тому же я знал, что найду тебя уже по любому.

— У Реги-Мона шрама ещё не было. Зато были кудри. Красавец — мечта стольких девушек…

— А я, видишь, совсем без волос.

— Почему ты не хочешь отрастить волосы?

— Привык так. Решил для себя, что отращу только на Земле. Если, конечно, вернусь туда. У меня тоже была густая шевелюра…

— Ты тоже был красавец — воплощённая мечта?

— А сейчас нет?

— Всегда да, — и она обняла его.

Казалось, что прекраснее, чем у них есть, уже не бывает. Но в этот раз было ещё прекраснее. Девять лет жизни, пустых друг без друга, будто бы их и не существовало. Счастье длилось всегда, без перерывов, бессчётное количество лет… Розовеющая от листвы деревьев стена отбрасывала отсвет на её лицо. Оно казалось розовым как в юности и пахло отчего-то земными яблоками, так, как бывает, когда они только что упали в твои руки с обременённой ими, плодоносящей ветви, бело-розовые, тугие и нежные, какими бывают яблоки северных широт…

— Ты никогда не пытался найти того ребёнка? — вдруг спросила она, вырывая его из блаженного полусна, накрывшего после насыщенных ощущений. Видимо, подобный разговор стал своеобразным жёстким процентом, налагаемым сверх необременительной оплаты за, — всегда настолько неповторимую! — любовь.

— Какого ребёнка? — он сразу напрягся.

— Если та девочка, другая твоя дочь, жива?

— Где искать? Ну, где? И почему ты не можешь забыть, наконец, об этой Азире, пусть она и была твоей подружкой…

— Никогда я с нею не дружила, с низкой полуподземной расой! Я ничего не имею против тех рудокопов и фабричных работниц, которые там жили. Вокруг было много добрых людей, и я никогда не ставила им в вину их неразвитость, не природную, а социальную. И говоря такое об Азире, я только подчёркиваю не умственную, а душевную её недостаточность! — Нэя презрительно задрожала губами, — Она же всегда любила только одного Нэиля… А тебя никогда! А ты её любил! Любил, я знаю! Она мне рассказывала!

— Ого! Вот это сословная спесь! — засмеялся Рудольф, — Ты, что же, веришь, что люди из бедных бараков хуже, чем ты? Не такие?

— Ты же веришь в то, что сам ты лучше местных. Не такой.

— Может, и не лучше, но уж точно другой…

— В чём отличие? Если оно и было когда, мне ты достался уже полновесным троллем, как ты всех обзываешь.

— Тогда ты сделала не тот выбор. Зря не выбрала Чапоса. Он мечтал иметь от тебя детей, чтобы породить с тобою более красивых детишек, хоть чуток исправить свою корявую природу. Похвальное стремление. Его чугунный фасад, начисто лишённый человеческой мимики, буквально светлел и преображался, едва о тебе заходила речь.

Нэя задохнулась от его неуместных насмешек, замахала на него руками, — Мне-то как раз кажется, что его лицо очень выразительное! Хотя и странное. И если ты с лёгкостью мог быть с кем угодно, то и я смогла бы полюбить другого, не встреть тебя…

— А я смог полюбить лишь тебя, — он обхватил её и сжал. Очень сильно и ласково одновременно. Она взъерошилась и задёргалась как котёнок, которого пытаются усмирить любящие и неодолимо сильные руки хозяина, но коготки уже не выпустила, замурлыкала и притихла. В таком вот сравнении не было и тени пренебрежения к ней, а только безмерная нежность, то самое банальное белое и пушистое счастье, лучше которого жизнь ничего и не изобрела. Где бы она себя ни воплотила, где бы ни дышала под животворными небесами.

— У вас, на Земле, все люди прекрасны?

— Нет, конечно. И ты можешь об этом судить уже по такому образчику, каким являюсь я. А я ещё не худший. Уж поверь. Но, видимо, путь совершенства очень долог. А может, и невозможно оно, совершенство для нас?

— Нет. Оно возможно. Оно неизбежно наступит для всех, но в будущем. Иначе, зачем мы живём?

— Да ведь в человеке так непостижимо всё сплетено, низкое и высочайшее, грязь и звёзды, что трудно расчленить человека на эти крайности, не разрушив самого человека. Хотя да, бывают светлые исключения, как ты. Или плотные комки грязи как Чапос.

— Мне не кажется, что он настолько уж однозначен. Тон-Ат считал, что в нём как в липком, всё пачкающем вокруг куске глины таится ценный самородок. Но где был тот кудесник, кто его мог бы извлечь? Такого не оказалось с ним рядом. И почему мы вдруг о Чапосе? Когда он появляется, то это как знак грядущей беды для меня. Всегда происходит что-то плохое потом. Я его боюсь.

— Что может произойти плохого у нас с тобой? И чего ты вытащила из памяти этого мутанта? Чапос — брак, отходы процесса развития. Он так и не стал человеком. Человеком не рождаются. Рождается некая заготовка человека. Человеком только предстоит стать в процессе жизни.

— Ты им стал?

— Скорее, я мучительно балансирую на том самом острие