Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

времени паника начала идти некоторым образом на спад. Джордж напомнил себе, что с ним обращались чрезвычайно почтительно, что лорд Дадли, коннетабль Тауэра, уверил его в удовлетворении всех возникших бы в будущем потребностей. Он даже предусмотрел на этот случай, чтобы к приему пищи прислали бутыль любимой Кларенсом мальвазии.

Джорджа новость ободрила, убедив, - пребывание в Тауэре обещает стать более терпимым, чем казалось в начале. Он вспомнил, что, когда здесь томился в заключении Генри Перси, граф Нортумберленд, ему позволили взять с собой четырех слуг для решения его нужд, включая и повара. Джордж мог почерпнуть в этом некоторое успокоение... пока не вспомнил также, что Нортумберленда в Тауре Эдвард держал целых пять лет.

Глава одиннадцатая

Замок Виндзор, сентябрь 1477 года

12 августа всегда воспринималось Елизаветой как горько-сладкая годовщина. В этот день родилась ее дочь Мэри, которой сейчас уже исполнилось десять лет. Но он был связан и с другими, более зловещими воспоминаниями, - ведь именно 12 августа ее отца и брата вывели умирать к стенам Ковентри - по приказу графа Уорвика и его юного союзника, герцога Кларенса.

Елизавета винила Джорджа в убийстве родственников в той же мере, что и Уорвика. Она должна была заплатить ему долг крови и мрачно намеревалась полюбоваться на расплату. Но с той августовской расправы прошло уже восемь лет, а день расплаты Кларенса представлялся не ближе, чем когда-либо.

Когда ее муж, в конце концов, потерял терпение и бросил Джорджа в Тауэр, Елизавета ликовала. Но длилось ее торжество не долго. Королеве скоро стало очевидно, что Эдвард не собирался наказывать Джорджа так, как он того заслуживал. Ранним утром на поляне Тауэра казни не ожидалось. Какое-то время Кларенса подержат в заключении, а потом отпустят на свободу. Он не извлечет никакого урока из полученного опыта, Елизавета точно знала, - даже не подумает. Напротив, станет еще озлобленнее, мстительнее и опаснее.

В опасности, представляемой Джорджем, Елизавета ни на йоту не сомневалась. В интригах он был неуклюж и давно уже демонстрировал неосторожный талант отталкивать людей, друзей не имел, окружал себя лишь лакеями и противниками, казался странно слеп к последствиям предпринимаемых им шагов, но, тем не менее, являлся живой угрозой. Эдвард рассмеялся над ней, когда Елизавета попыталась объяснить ему положение, но смех ее не удовлетворил. Джордж ненавидел невестку со всей страстностью своей известной неустойчивостью природы. Ненавидел и ни на секунду никогда не забывал, что в действительности, по праву крови, стоит к английскому трону очень близко. Ее сыну еще не исполнилось и семи лет. Случись что с Недом...

Это был не тот страх, который Елизавета лелеяла продолжительное время. Как-никак, Нед находился еще в возрасте тридцати пяти лет, к тому же, он всю жизнь отличался великолепным здоровьем. С точки зрения молодой женщины, представить его жизненную силу и энергию потухшими приравнивалось к опыту воображения, как угаснет солнечный диск. Но случиться подобное могло. Падение с лошади, новая война с Францией... Это вполне реально, поэтому длительность осознания опасности служила дополнительным мотивом для ускорения желания отомстить.

Сейчас Елизавета обнаружила, каким неожиданно способным союзником является ее двадцатитрехлетний сын Томас. У него открылся семейный вкус к ненависти. Как и склонность к плетению интриг. Юноше удалось, почти без препятствий, внедрить одного из своих людей в число солдат, выбранных для охраны Джорджа в башне Бойя. Этому человеку не получилось стать доверенным лицом Кларенса, слишком большой куш, чтобы на него надеяться. Но зато получилось успокоить Томаса, по какой причине Елизавета получала максимально полную информацию о перечне ежедневных действий и эмоциональных всплесков Джорджа.

По мнению Елизаветы, заключение деверя было построено крайне свободно. Ему разрешили, если возникнет желание, принимать посетителей, отправлять письма, соотноситься с личным хозяйственным штатом. Нужды Джорджа обеспечивали собственные слуги, также как и окружившую герцога роскошь - его богатство, - из замка Гербер принесли пуховую кровать, серебряные блюда и изысканные вина. Елизавета списывала происходящее на оскорбительную снисходительность своего супруга, но он язвительно отмел ее жалобы, поинтересовавшись, не предполагает ли она, дабы король бросил родного брата в одну из наполненных крысами душных дыр, сохраняющихся для тех, кому меньше повезло с семьей, чем Джорджу.

Тем не менее, Елизавета могла почерпнуть некоторые причины для радости в появляющихся рассказах о растущем сумасбродстве в поведении Джорджа. На протяжение первого месяца или чуть дольше ему удавалось сохранять свою дерзость и действовать, словно пребывание в Тауэре в его глазах всего лишь допустимое неудобство, не более. Но это происходило лишь в начале. Подобное хладнокровие не продлилось дольше наступления жары середины лета. Читать Джордж не любил, к поддерживанию сосредоточенности, подпитываемому упражнениями с шахматами, способности не имел, от игры в кости скоро стал уставать. Остались застолья и попойки. Впервые в его взрослой жизни в руках тяжело повисли часы. Чем больше протекало времени, тем более явным представлялось Джорджу, что брат собирается бесконечно держать его в тюрьме.

К середине августа появились несомненные признаки расстройства у Кларенса нервов. Он чаще одинаково срывал недовольство, как на слугах, так и на охранниках. Пил больше, чем следовало, плохо спал. Именно тогда Джордж проглотил свою гордость и написал матери в Беркхэмпстед, умоляя заступиться за него перед Эдвардом. К сентябрю отчаяние вынудило обратиться также и к Ричарду.

Елизавета торжествовала, - ей хотелось, чтобы Джордж стал жалким и испуганным. Если на небесах есть Бог, то Кларенс уже никогда не дождется ни одной мирной минуты. Но, когда Томас вернулся в Виндзор из Лондона с последними отчетами об обострившемся душевном состоянии ее деверя, торжество прежние высоты покинуло.

Сейчас, на исходе третьего месяца заключения, Джордж казался безусловно сдавшимся в плен отчаянию. Он много пил. В некоторые дни даже не беспокоился о том, чтобы одеться, лежа в пропитанном винными парами помрачении сознания, из которого выбирался только ради отправки за очередной партией мальвазии. Слишком малое количество движений и огромное - вина - добавили ему нежелательные