Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

– Познакомились ли вы с кем-нибудь занятным, например, с мистером… – Ее глаза заметались в поисках кого-нибудь, кто, с ее точки зрения, мог представлять интерес для Розмари, но Дик сказал, что им пора идти, и они тотчас ушли, переступив узкий порог будущего в обратном направлении и вмиг оказавшись перед каменным фасадом прошлого.

– Ну как, это было ужасно? – спросил Дик.

– Ужасно, – послушным эхом отозвалась она.

– Розмари?

– Что? – пробормотала она испуганным голосом.

– Я очень сожалею.

Она содрогнулась от горестных рыданий и сквозь всхлипы, запинаясь, спросила:

– У вас есть носовой платок?

Однако плакать было некогда, и влюбленные, очутившись в такси, жадно припали друг к другу, не теряя быстротекущих минут, пока за окнами увядали молочно-зеленоватые сумерки и сквозь пелену тихо моросившего дождя разгорались огненно-красные, неоново-голубые и призрачно-зеленые огни вывесок. Было около шести вечера, на улицах царило оживление, из окон многочисленных бистро лился свет; когда они поворачивали на север, мимо проплыла площадь Согласия во всем своем розовом великолепии.

Наконец, оторвавшись друг от друга, они впились друг в друга взглядами, шепча имена как заклинания. Два имени витали в воздухе, замирая медленней, чем другие слова, другие имена, чем музыка, звучавшая в душе.

– Не знаю, что на меня вчера нашло, – сказала Розмари. – Наверное, это из-за бокала шампанского. Я никогда прежде ничего подобного себе не позволяла.

– Вы просто сказали, что любите меня.

– Я и вправду вас люблю – с этим ничего не поделать. – Тут пришел момент поплакать, и Розмари всплакнула, уткнувшись в носовой платок.

– Боюсь, я тоже влюбился, – сказал Дик. – И это не самое лучшее, что могло произойти.

И снова в воздух воспарили их имена, и словно бы от толчка машины их снова бросило друг другу в объятия. Ее грудь распласталась, прижатая к его груди, и губы, слившись с его губами, ощутили новую, ранее неведомую теплоту. С почти болезненным облегчением они, обо всем забыв, перестали видеть что бы то ни было вокруг – лишь искали друг друга, бурно дыша. Их обволокла ласковая серая пелена легкого похмелья усталости, когда нервы, ослабев подобно фортепьянным струнам после взятого аккорда, еще вибрируют и поскрипывают, как плетеное кресло. Нервы, такие нежные и обнаженные, неизбежно смыкаются, когда смыкаются губы и грудь прижимается к груди…

Они пребывали в той счастливой поре любви, когда влюбленные преисполнены прекрасных, головокружительных иллюзий друг о друге, когда единение происходит на такой высоте, где любые другие человеческие отношения не имеют никакого значения и кажется, будто они вознеслись на эту высоту в исключительном целомудрии, будто вместе их свела лишь цепь чистых случайностей, но случайностей этих столько, что в конце концов невозможно не признать: они предназначены друг другу и пришли с чистым сердцем по пути, коим не ходят праздно-любопытствующие и таящие секреты.

Однако для Дика этот отрезок пути был коротким; поворот открылся прежде, чем они достигли отеля.

– У нас ничего не получится, – сказал он с нарастающим чувством паники. – Я в вас влюблен, но это не меняет того, что я сказал вчера вечером.

– Теперь это не имеет значения, – ответила она. – Мне просто нужно было, чтобы вы меня полюбили, и если вы меня любите, то все хорошо.

– К несчастью, люблю. Но Николь ничего не должна узнать и даже смутно заподозрить. Мы с ней и дальше должны жить вместе. В каком-то смысле это даже важнее, чем просто хотеть жить дальше.

– Поцелуйте меня еще раз.

Он поцеловал, но был уже далеко.

– Николь не должна страдать, она любит меня, и я люблю ее. Вы ведь понимаете.

Она понимала – такие вещи она понимала отлично: людям нельзя причинять боль. Она знала, что Дайверы любят друг друга, и с самого начала принимала это как данность. Однако почему-то ей казалось, что отношения между ними довольно спокойные, скорее напоминающие ее любовь к матери. Когда люди так щедро отдают себя окружающим, не значит ли это, что они недостаточно близки между собой?

– И это настоящая любовь, – сказал Дик, словно прочитав ее мысли. – Деятельная любовь. Едва ли я смогу вам это объяснить – слишком сложно. Из-за нее и случилась та дурацкая дуэль.

– Откуда вы знаете о дуэли? Мне казалось, мы надежно хранили от вас этот секрет.

– Вы полагаете, Эйб способен хранить секреты? – с язвительной иронией спросил он. – Безопасней объявить о своей тайне по радио или написать в таблоиде, чем доверить ее человеку, выпивающему больше трех-четырех стаканов в день.

Не отрываясь от него, она согласно рассмеялась.

– У меня сложные отношения с Николь. Она не очень сильный человек – кажется сильной, но это не так. И это создает массу трудностей.

– О, давайте не будем об этом сейчас! Сейчас – просто целуйте меня, любите меня. А о том, что я вас люблю, я никогда не позволю Николь догадаться.

– Милая моя.

Когда они подошли к отелю, Розмари, немного отстав, с обожанием любовалась им. Он шел легкой энергичной походкой, словно, завершив одни великие деяния, спешил перейти к другим. Вдохновитель дружеских веселий, попечитель изощренных удовольствий. Его шляпа была шедевром шляпного искусства, в одной руке тяжелая трость, в другой – желтые перчатки. Розмари думала о том, как восхитительно все они проведут нынешний вечер благодаря ему.

Наверх они поднимались пешком – пять лестничных пролетов. На первой площадке остановились и поцеловались; на каждой следующей Розмари делалась все более настороженной. Не дойдя до двух последних, она задержалась в последний раз для короткого прощального поцелуя. Однако, уступив его настойчивости, снова спустилась с ним на один пролет, после чего они уже без остановок поднялись на свой этаж. Здесь, протянув руки поверх перил, они коснулись друг друга кончиками пальцев и наконец расстались. Дик пошел обратно вниз, чтобы сделать какие-то распоряжения на вечер, а Розмари побежала к себе писать письмо матери; ее мучили угрызения совести, потому что она совсем не скучала по родительнице.

XVIII

Хотя в глубине души Дайверы были равнодушны к модным веяниям светской жизни, острое чутье не позволяло им отвергать ее современный ритм – устраивавшиеся Диком приемы всегда изобиловали развлечениями, и тем ценнее казалась возможность вдохнуть глоток свежего вечернего воздуха в перерывах между ними.

В тот раз вечеринка развивалась со стремительностью комедийного фарса. Сначала их было двенадцать человек, потом стало шестнадцать, потом они, разделившись на квартеты, расселись по машинам, чтобы совершить молниеносную одиссею по Парижу. Все было предусмотрено заранее. На разных этапах пути к ним, словно по волшебству, присоединялись некие знатоки, почти