Алая аура протопарторга. Абсолютно правдивые истории о кудесниках, магах и нечисти самой разнообразной - Евгений Юрьевич Лукин

Топорик и гвоздодёр, по уговору, лежали рядом. Но пока вскакивали на ноги, таинственный соглядатай, по-прежнему не говоря ни слова, отступил за древесный ствол.

Двинулись к вербе, обходя её с флангов, и никого за стволом не обнаружили. Может, в кроне засел? Вскинули головы. В белой робе среди зелени не спрячешься. Дупла вроде тоже нету…

– Клоун! – с отвращением подвёл окончательный итог Андрон. – Нашёл место ниндзю из себя корчить… И время…

При слове «время» Уаров встрепенулся:

– Слушайте… А вдруг у него тоже машинка? Вдруг это за нами следят откуда-нибудь… оттуда…

– Да запросто, – безразлично согласился Андрон. – Вот почему я и не дёргаюсь. Какой смысл? Ну изменишь ты прошлое! Всё равно ведь потом из будущего придут и по-своему перекурочат…

* * *

Эйфелева башня свела с ума не только Мопассана – она ещё пыталась свести с ума и нашего Льва Толстого.

«Без всякой, какой бы то ни было надобности, – сокрушался граф, – составляется общество, собираются капиталы, люди работают, вычисляют, составляют планы; миллионы рабочих дней, пудов железа тратятся на постройку башни; и миллионы людей считают своим долгом взлезть на эту башню, побыть на ней и слезть назад; и постройка, и посещение этой башни не вызывают в людях никакого другого суждения об этом, как желание и намерение ещё в других местах построить ещё более высокие башни. Разве трезвые люди могли бы это делать?»

Если не углубляться в тонкие материи, классик прав во всём, включая последнюю фразу. Но откуда ж ему было знать, что, считая себя созидателем, человек сильно переоценивает собственную роль. На самом деле мы ничего не изобретаем, это изобретения используют нас в качестве родовспомогательного средства. Ну как ещё, скажите, платоновская идея может воплотить себя в жизнь? Только пробравшись тихой сапой в наши извилины. В скандальном случае с Эйфелевой башней Мопассану было от чего сойти с ума, поскольку идея телевышки по недосмотру пустила корешки в мозгах раньше, чем идея передатчика.

Первый раз она пустила корешки ещё в Вавилоне. Вот, кстати, где жуть была! Не то что о телевидении или там о радио – об электричестве народ понятия не имел. А они – башню строить! Глянешь на этот самый столп – чуть язык родной с перепугу не забудешь. Некоторые, кстати, забывали. Заговоришь с таким, а он лопочет в ответ не разберёшь по-каковски…

Так вот, в отличие от яснополянского мудреца Андрон Дьяковатый никогда не пытался оценить целесообразность сооружения, над которым корпел в данный момент. Главное было отдаться работе и ни в коем случае не давать воли сомнению.

Димитрий же Уаров в этом смысле представлял собой полную противоположность самородку из Колдобышей. Критикан. Опасный критикан. Отчаявшись найти смысл жизни, он теперь искал повсюду его отсутствие. Ну и, понятное дело, находил.

Конечно, по уму следовало бы начать не с машинки, однако отладка четырёх девальваторов – морока долгая, поэтому пассажира надлежало чем-нибудь занять, чтобы не болтался зря по лагерю и не отвлекал вопросами. Вот поди ж ты! Такой был скромный, молчаливый, когда отъезжали от Обума-Товарного, и таким оказался несносным говоруном…

Снова показав, за какие хреновинки крутить и в какую хренотень смотреть, Андрон полез под правый передний угол платформы. Димитрий же снова припал к линзе и забыл обо всём на свете. Координаты, выданные ему по секрету знакомым палеонтологом Кирюшей, давно затвержены были назубок.

Потом его взяли за плечо.

– Погодите, Андрон… – забормотал он, продолжая лихорадочно наводить и подкручивать, как вдруг ощутил, что хватка у руки какая-то не совсем дружеская.

Вскинул голову, огляделся. Вокруг него стояли трое иноков-неиноков – так, не разбери-поймёшь. Все в чёрных рясах и столь же чёрных беретах. У двоих шею охватывала собранная узлом на горле алая шёлковая косынка. («Пионерский галстук», – содрогнувшись, вспомнил Уаров.) У третьего кумач был повязан на бандитский манер и скрывал лицо до глаз. Двое держали наготове помповые ружья, у третьего в правой руке имелся пистолет с глушителем, а в левой – свежий номер газеты с портретом самого Димитрия.

– Уаров? – инквизиторским голосом осведомился тот, что с газетой.

– Я… – ощутив предсмертную дрожь, не стал запираться Димитрий.

Но тут зловещая торжественность момента была нарушена: со стороны платформы, подталкивая автоматным стволом в спину, доставили Андрона. Шкипер держался вызывающе и вообще вёл себя в лучших традициях революционной матросни, которую, если верить советскому кинематографу, хлебом не корми – дай мрачно побалагурить перед казнью.

– Что ж это вы, ребята, а? – глумливо увещевал Андрон. – С Президентом ряды смыкаете? Подполье называется…

– Иди…

– Иду… Слышь, а может, он вам ещё и приплачивает?

– Ты нас с этим ублюдком не равняй! – неожиданно пронзительным голосом завопил конвоир. – Он вас из шкурных соображений уничтожить хотел…

– А вы из каких?

– А мы ради идеи!

– Слышь, командир… – обратился Андрон к тому, чьё лицо скрывалось под алым шёлком. – Ошибка вышла. Не тех вы взяли. А тех ещё вчера вечером ликвидировали к едрене фене… Что ж вы, газет не читаете?

– Читаем, – гулким юношеским баском ответил замаскированный главарь и в доказательство шевельнул номером «Баклужинца». – Ни о какой ликвидации тут не сказано…

– Так газетка-то – вчерашняя!.. – истово округляя глаза, вскричал Андрон. – Конечно, не сказано ещё…

Вместо ответа предводитель посмотрел на Димитрия, потом на портрет. Спорить не имело смысла. Сходство было очевидным.

– Ну и что? – нашёлся Андрон. – Ну, захотел мужик человечество уничтожить! Так вы ж сами поёте: «Весь мир насилья мы разрушим…»

– Насилья, – многозначительно подчеркнул главарь.

– Так а я о чём? Сам посмотри, что вокруг делается! Геноцид, в натуре… Такое – да чтоб не разрушить? До основанья!..

– А затем? – процедил главарь.

– Что «затем»?

– Вы же никакого «затем» людям не оставляете!

– Нет, погоди. – Судя по всему, Андрон выкладывал последние козыри. – Вы ведь не просто коммунисты! Вы – коммунисты-выкресты! А как же «не убий»?

Рыжеватые брови презрительно шевельнулись в узкой щели между алым шёлком повязки и чёрным сукном берета.

– Ты меня ещё заповедям поучи! – надменно сказал главарь.

Действительно, соблюдение заповедей Христовых часто зависит от обстоятельств. Так, в военное время исполнение их сплошь и рядом оборачивается прямой изменой Родине: попробуй «возлюби ближнего», когда идёшь на него в атаку! Или «не укради», если приказано добыть «языка»! Или «не лжесвидетельствуй» – на допросе в плену! Или «чти отца и мать» – даже переметнувшихся к врагу! Единственный запрет, преступая который ты не приносишь Отечеству ровно никакой пользы, – это, конечно, «не прелюбодействуй». Можем ли мы назвать героическим поступок разведчицы, отважно переспавшей с начальником