Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

Потому что наши предки никогда не проигрывали войну на этом континенте, подумал Купер с задумчивой невеселой улыбкой. Наши предки никогда не были завоеванным народом, каким мы вскоре станем.

Он немного отдохнул, и им вдруг завладело воображение. Купер увидел себя бредущим по длинной темной долине, которая вела от Самтера, через Ливерпуль и Нассау, в Ричмонд, к тому роковому перекрестку, где проходили пленные янки. В темноте этой долины скрывались его ошибки и заблуждения. Все, что он пережил там, и тот чудодейственный толчок после ужасной сцены на улице, который снова вернул ему рассудок, дали ему ощущение того, что католики называют муками чистилища.

Он вернулся из своего собственного чистилища, но стране повезло не настолько. Даже если бы война прекратилась в это самое мгновение, Америка была бы разъединена, как никогда прежде. Он знал силу той ненависти, которую порождает война. В его сердце эта ненависть жила три года, управляя им.

Значит, он должен готовиться. Когда формальные сражения прекратятся, он будет призван на самую жестокую из всех битв.

Его размышления прервал выстрел осадной пушки, от которого задребезжали стекла в окнах. Купер встал с постели, налил в умывальный таз тепловатой воды, взял из стакана палочку для чистки зубов и почистил зубы с помощью единственного доступного теперь средства – толченого древесного угля.

Прополоскав рот, он поморщился при виде истощенного мужчины в зеркале и вытер черные крошки с уголков губ. Во рту стало теперь достаточно чисто. Простое удовольствие, но какое приятное…

Он поменял ночную рубашку, надел старый халат, подвязав усохшую талию, и нашел домашние туфли. Потом пошел вниз.

При виде отца Мари-Луиза открыла рот от удивления и с радостным визгом бросилась к нему. Когда пришел Мэллори и Купер первым начал разговор, Юдифь держала мужа за руку.

– Стивен, я перед вами в долгу на всю оставшуюся жизнь. Ваш сегодняшний приход спас меня от многого, но в первую очередь – от самого себя. Я восхищаюсь вами, и всегда буду восхищаться. Но я больше не могу работать на вас. Не могу участвовать в создании всей этой военной машинерии. Кое-что изменилось. Я изменился. Я хочу, чтобы война закончилась. Хочу, чтобы люди перестали умирать. Поэтому отныне я намерен тратить свое время на то, чтобы открыто выступать и писать в защиту достойного мира, а также освобождения всех негров, до сих пор пребывающих в рабстве на Юге.

Мэллори открыл рот, на его лице отразились разом недоверие, насмешка, гнев.

– О, вот как? – наконец пробормотал он и добавил уже громче: – И где вы предполагаете начать этот благородный крестовый поход?

– В Монт-Роял. Мы с семьей возвращаемся домой.

Масло в лампе уже почти выгорело, а Орри и Чарльз все еще составляли план.

– Я могу написать приказ об освобождении его из Либби…

– Когда ты говоришь «написать», ты имеешь в виду «подделать», – перебил его Чарльз, ненадолго вынув изо рта окурок сигары.

Он снял ботинки и водрузил ноги в вонючих носках на край стола, который Орри использовал как письменный.

– Ладно, пусть подделать. Наверное, технически ты прав, потому что такое освобождение незаконно.

– Что нам еще понадобится?

– Серый мундир и брюки взамен его формы. Лошадь…

– Лошадь я найду.

Орри кивнул.

– И наконец, пропуск. Его я тоже сделаю. А вот как он переберется через Рапидан, будет зависеть уже от него. Еще виски?

Чарльз осушил свой бокал и придвинул его кузену. Орри все никак не мог привыкнуть к тому, насколько война изменила их отношения. Теперь это были отношения двух взрослых и совершенно равных людей, а не мальчика и мужчины или наставника и ученика, как раньше. Орри плеснул им обоим виски и твердо сказал:

– Я пойду с тобой в тюрьму. Ты не должен рисковать в одиночку.

Чарльз опустил ноги на пол:

– Еще как должен. Пусть ты выше меня по званию, но я пойду один – и точка.

– Я не могу позволить…

– Очень даже можешь, – решительно перебил его Чарльз. – Боюсь, ты забыл одну маленькую, но важную подробность. Охранники наверняка тебя запомнят и опишут твою внешность, хоть ты в этом и не виноват. А я не хочу, чтобы меня нашли через неделю после того, как схватят тебя. Это будет сольное выступление.

Все это Чарльз решил еще на пути в Ричмонд. Он не мог придумать лучшего способа оградить Орри от опасности – кузену и так пришлось бы сильно рисковать, подделывая документы. Однако Чарльз ничем не выдал истинных мотивов своего довольно резкого заявления, лишь холодно улыбнулся, глядя на пустой рукав Орри.

– Так что, кузен, я настаиваю на моем варианте. – Чарльз повернулся на стуле. – Ты что-то сказала, Мадлен?

– Я думаю, ты прав, – повторила Мадлен; она стояла возле буфета, слушая их разговор.

– Понятно, – кивнул Орри. – Очередной заговор.

Чарльз снова пыхнул сигарой.

– Очередной? А какой был до того?

– Это просто фигура речи, – усмехнулся Орри, заметив беспокойный взгляд Мадлен. – Мы же постоянно слышим о воображаемых заговорах против правительства.

Он уже решил ничего не говорить о группе Пауэлла и о том, что в этом замешана Эштон. Чарльз и так презирал Эштон, а такая возмутительная новость могла отвлечь его от их плана, выполнение которого требовало предельной сосредоточенности и ясности ума.

Осталось решить только один вопрос. И задал его Чарльз.

– Когда?

– Нужно добыть необходимые бланки, – ответил Орри, – и немного поработать пером утром.

– Значит, завтра к вечеру я выведу его.

Чарльз привязал Бедового к одному из железных столбиков на Двадцать первой, за углом от главного входа в Либби. С канала доносился резкий рыбный запах. Чарльз увидел, как в той стороне прогуливались патрульные. Такие же патрули, насколько он знал, были расставлены вокруг всей тюрьмы.

– Отдыхай пока, – сказал он, ласково погладив серого и не вынимая изо рта сигару, – Скоро тебе придется нести двойной груз.

По крайней мере, он очень на это надеялся. Хотя был совсем не уверен, и весь последний час от нервного ожидания у него то появлялся неприятный холодок в груди, то сводило живот.

Обливаясь по́том, он быстрым шагом спустился до Кэри-стрит. Кобура со старым армейским кольтом, почти невидимая под непромокаемым плащом-накидкой, одолженным у Джима Пиклза, больно била по бедру. В этом резиновом плаще было жарко как в аду, но он играл в их плане очень важную роль. Предполагалось, что охранники запомнят только то, во что он был одет, а на него самого не обратят внимания. Хотя это тоже была лишь теория, о чем ему снова напомнил живот.

Ветер кружил вдоль Кэри-стрит облака пыли. Пригибаясь от них, Чарльз поднялся на крыльцо тюрьмы, пройдя мимо вооруженного охранника – румяного юнца со светлыми локонами и ярко-синими глазами. Солдат бросил на него цепкий взгляд.