Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

– Удивительно, – сказал поэт.

– Вот как это произошло. В тот день, когда папаша-философ решился потребовать от дочери низкой любви, она ответила:

«Нет, я не хочу. – Разве у тебя есть предрассудки, дочь моя? – Конечно нет, просто вы старый и уродливый. – Ладно! Не хочешь по-хорошему, я возьму силой то, о чем прошу». В ответ на это дочь вооружилась ножом и вскричала: «Не приближайтесь, или я убью вас! – Убить отца! Несчастная! – А разве отец не такой же мужчина, как все, как вы сами учили меня?» И, несмотря ни на что, развратник не смог сбить дочь с этой ужасной аргументации. «Если предрассудок мешает мне отдаться вам, следовательно, и то, что помешает мне убить вас, когда вы захотите применить силу, тоже не больше чем предрассудок. Но благодаря вам у меня предрассудков нет».

– Подобные истории, – продолжал Дьявол, – не сказки, придуманные для развлечения, это правда, действующие лица существуют, вы всех их знаете и приветствуете с почтением. Поэтому не удивляйтесь больше фантастической истории аббата де Сейрака.

– Так она тоже правдива? – спросил Луицци.

– Но после того, что я вам только что поведал, в ней нет ничего неправдоподобного. Убийство? В наши дни встречаются и пострашнее. Тайна родства Аликс и Лионеля? Но она была скрыта за двойным прелюбодеянием, а ныне попадаются и законные братья и сестры, которые не знают друг друга.

– Это довольно неожиданно, – сказал поэт. – Гражданский кодекс нанес большой вред комедии, уничтожив неожиданные встречи и узнавания.

– Я могу немедленно доказать вам обратное, – предложил Дьявол.

– Черт возьми! – воскликнул поэт. – С превеликим удовольствием воспользуюсь случаем, чтобы узнать, что в наше время есть все, что делало предыдущие столетия такими плодовитыми на великие творения.

– Уверяю вас, в нем есть действительно все: и порок, и страсти, и смешное, и странное, и особые характеры, не хватает только…

– Чего? – спросил поэт.

– Гения, который изложил бы все на бумаге, – не удержался Арман.

– Слова миллионера и барона, – презрительно ответил поэт. – Думаю, речь идет о публике, которая способна оценить великое.

– Слова освистанного литератора, – парировал Арман.

– Не хватает ни гениев, ни публики, господа. – Дьявол поклонился обоим попутчикам. – А теперь, когда вы наконец пришли к согласию, я начинаю.

– Это случилось в начале весны тысяча восемьсот тридцатого года.

В роскошном кабинете, расположенном на втором этаже обширного особняка на улице Прованс, сидел человек и внимательно читал газеты, которые ему только что принес слуга. Этот человек был банкир Матье Дюран.

– Матье Дюран! – воскликнул поэт. – Но я хорошо его знаю, у него замок в нескольких лье от Буа-Монде, я должен навестить его там после возвращения из Тулузы.

– А вот и первая странная встреча! – улыбнулся Дьявол. – Уж не знаю, стоит ли мне продолжать.

– Напротив, история становится еще интереснее, как только персонаж оказывается знаком. Я не рассержусь, если узнаю все до конца.

– Как вам будет угодно, – кивнул Сатана. – Впрочем, эта история касается не только семьи Матье Дюрана, но и многих других людей.

И он продолжил:

– Матье Дюрану в то время было около пятидесяти пяти лет, но выглядел он старше. Глубокие морщины, которые во всех направлениях избороздили его широкий, открытый и умный лоб, свидетельствовали об активной жизни, полной трудов. Однако, когда он не был занят, а это случалось не часто, его лицо дышало необыкновенной благожелательностью ко всему, что его окружало, голос его, скорее ободряющий, чем покровительственный, казалось, говорил всем: «Я счастлив и хочу, чтобы вы тоже были счастливы».

Замечу, однако, что он был скорее горд своим благополучием, чем счастлив, что он с удовольствием демонстрировал его и дозволял созерцать, как будто ощущал его лучше, если оно производило впечатление на других. Он не хотел унизить тех, кто приближался к нему, нет, скорее он хотел показать на собственном примере цель, которую может достичь каждый благодаря терпеливому труду и достойному поведению, но самой отличительной чертой Матье Дюрана был энергичный и сильный ум. Так, если он слушал кого-то, кто говорил о деле, то его брови слегка сдвигались, что придавало взгляду нечто поглощающее, не упускающее ни жеста, ни слова, ни движения мысли, и это умение все схватывать было таким живым и полным, что, когда он отвечал, он сначала давал краткое изложение сказанного, причем с необыкновенной четкостью и ясностью, затем делал замечания и либо отклонял предложение, либо принимал его. Именно в этот момент проявлялось наиболее выдающееся и самое скрытое качество Матье Дюрана. То было спокойное, холодное и учтивое упорство, такое упорство, которое не позволяло ему никогда менять свое мнение, несмотря ни на какие доводы.

Я умышленно подчеркиваю его странное упорство, поскольку в то же время никто другой не менял столь быстро своих решений. Так, уже отказавшись от операции и с большим превосходством опрокинув все расчеты, он вдруг поддерживал ее своим именем и капиталом. В другой раз он открывал широкий кредит купцу тогда, когда другие банкиры начинали сомневаться в его платежеспособности и когда он сам лучше всех знал, в каком ужасном состоянии дела этого купца. В общем, никто никогда не мог угадать определяющие мотивы его решений, как будто противоречивших его же интересам: одни говорили, что то был каприз, другие – благородство, но на самом деле было трудно предположить столь фантастические капризы у человека, который выказывал такую осмотрительность в общем ведении своих дел.

Благородство, возможно, лучше объяснило бы его манеру поведения, так как Матье Дюран слыл благородным человеком, если бы порой он самым резким отказом не отвечал на просьбы о помощи. Только один человек утверждал, что причиной всему был расчет. То был господин Сежан, главный управляющий банкирского дома Матье Дюрана. Но это нисколько не проясняло вопроса о том, что являлось целью данного расчета. И когда кто-нибудь спрашивал, по правилам какой такой арифметики произведен расчет, в результате которого дан кредит неплатежеспособному заемщику, старый Сежан довольствовался кратким ответом: «Это косвенная арифметика».

Что представляла собой эта «косвенная арифметика»? Господин Сежан не разъяснял, а замыкался в упорном молчании, которому едва заметная улыбка и легкое подмигивание придавали глубокомысленность. Короче говоря, эти отклонения от прямой линии строгого ведения дел, не вызывали ничьей тревоги, несмотря на свою многочисленность, поскольку репутация надежности и честности Матье Дюрана была выше подозрений, и он был достаточно богат, чтобы иметь возможность незаметно для всех разориться.

Мне кажется бесполезным дальше описывать Матье Дюрана, – сказал Сатана, – думаю, его действия и слова опишут его лучше, чем я.

И он продолжил:

– Итак, он был в своем кабинете, в большой комнате, украшенной великолепными картинами, обтянутой строгим зеленым сукном с широким черным бордюром из бархата и обставленной с той всесильной роскошью, которая платит дорого, чтобы получать красивое и добротное. После того как он от корки до корки изучил все газеты, банкир открыл один из ящиков огромного письменного стола, за которым сидел, достал бумагу и начал читать с глубочайшим вниманием; он зачеркнул несколько фраз, добавил новые и снова, декламируя вполголоса, перечел написанное с начала до конца, с исключительным старанием вставляя нужные знаки препинания; затем он позвонил в один из трех колокольчиков, подвешенных на разноцветных шнурках у него над столом. Однако он дотронулся до шнурка, только когда бросил последний взгляд на свое творение, а о том, что то было именно творение, говорил его слишком красноречивый взгляд. Так смотрит мать, которая закончила одевать ребенка и, после того как проверила складочку за складочкой, застежку за застежкой, каждую волосинку на головке, отодвигает свое чадо на несколько шагов, чтобы обозреть его целиком и убедиться, что все на месте. Минуту спустя появился слуга, и Матье Дюран сказал ему: