Столетняя война. Том III. Разделенные дома - Джонатан Сампшен

нарциссизма стала хроника Жана Фруассара, ставшая одним из величайших литературных шедевров позднего средневековья. Фруассар был выходцем из семьи зажиточных горожан, торговавших сукном, родом из Эно, франкоязычного графства Священной Римской империи. В 1361 году, когда ему было около двадцати четырех лет, он прибыл к английскому двору в качестве придворного капеллана королевы Филиппы. Живя при самом блестящем дворе Европы, он задумал написать большую историю, которая послужила бы "вечным памятником галантных и благородных приключений, случившихся в войнах Англии с Францией и соседними землями". После смерти королевы в 1369 году Фруассар покинул Англию и начал писать хронику, более или менее следя за ходом войны по мере того, как она велась. К моменту своей смерти в 1404 году он закончил четыре книги, в которых охватывается период с последних лет правления Эдуарда II до смерти Ричарда II в 1399 году. В поисках материала Фруассар много путешествовал, тратя, по его собственным подсчетам, четверть своего дохода на оплату гостиниц. Его принимали при дворах Англии, Франции и Шотландии, Аквитании и Беарна. Он упорно собирал рекомендательные письма и везде, куда бы он ни приезжал, он общался с известными и влиятельными людьми. Фруассар также никогда не упускал случая взять интервью у очевидца, каким бы скромным тот ни был. Как историк Фруассар имеет много недостатков и часто попадается на удочку хвастунов с их рыбацкими байками. Ему мешало незнание географии и неуверенное понимание хронологии. И, подобно Фукидиду, он не мог удержаться от драматизации своих рассказов с помощью театральных сцен, надуманных деталей и длинных, вычурных речей. Но в общем, он на удивление хорошо информирован.

Однако самое поразительное в произведении Фруассара — это слава, которой он добился среди своих современников во время написания хроники. Прибыв ко двору графа Фуа в ноябре 1388 года, хронист был встречен Гастоном Фебом как старый друг. По словам графа, хотя они никогда не встречались, ему показалось, что он уже хорошо его знает, поскольку слышал, как о нем говорили многие. Гастон приложил немало усилий, чтобы внести на страницы хроники Фруассара свою версию событий. И он был не единственным. "Запишите это", — бросил один из придворных Черного принца после того, как за ужином поведал хронисту свои мысли. "Господин Жан, скажите, — спросил Баскон де Молеон, когда они сидели вместе в большом зале замка Ортез, — у вас достаточно информации обо мне?" "У вас есть в истории история замка Мовуазен?" — спросил беарнский рыцарь Эспан де Лайон, когда они проезжали под ним по дороге в Лурд. "Нет, — ответил Фруассар, — расскажите мне".

Хронист не сомневался, что его труд переживет его самого. "В будущем, когда мое тело сгниет в могиле, — писал он, — эта благородная и возвышенная история будет широко читаться и с удовольствием приниматься галантными и благородными людьми повсюду". И он оказался прав. Сохранилось более сотни современных или близких к современным рукописей его хроник, а когда-то их было гораздо больше. Копии попали в королевские и дворянские библиотеки по всей Европе. Герцог Анжуйский присвоил себе копию Книги I, которую оформляли в парижской мастерской иллюминаторов в качестве подарка Ричарду II Английскому. У герцога Беррийского был великолепно переплетенный экземпляр в красной коже с латунными застежками. Более чем через столетие после смерти хрониста Генрих VIII, последний король Англии, которому удалось восстановить старые континентальные амбиции Эдуарда III и Генриха V, заказал перевод хроник у придворного поэта лорда Бернерса. "Какие милости и благодарности должны оказывать люди авторам историй, которые своими великими трудами принесли столько пользы человеческой жизни, — писал Бернерс в своем предисловии, — какое удовольствие получат благородные джентльмены Англии, увидев и прочитав об отважных предприятиях, знаменитых деяниях и славных делах своих доблестных предков?"[1006].

* * *

Трехчастное деление средневекового общества на тех, кто воюет, тех, кто молится, и тех, кто трудится, сохранялось в воображении современников еще долго после того, как перестало отражать реальность. В XIV веке все еще считалось само собой разумеющимся, что войны короля — дело дворянства. Источниками доблести, писала Кристина Пизанская, были мужество, честь и страх перед позором — качества, которые можно было ожидать только от людей благородного происхождения. Крестьяне и горожане, шедшие с армией, не годились ни на что, кроме грубой работы. Филипп де Мезьер был с этим полностью согласен. Простолюдины шли в армию только "из-за самоуверенности или возможности грабежа". Действительно, частью "ужасной тирании" рутьеров было то, что они в основном набирались из таких людей. Но при всем своем постоянном повторении это был литературный вымысел. Различия между королевскими армиями и вольными компаниями были гораздо менее разительными, чем сходства, и они постоянно перенимали что-то друг у друга. Большинство выдающихся рутьеров были сыновьями дворян, даже если многие из них были младшими сыновьями или бастардами. А военная служба короне отнюдь не была исключительно дворянским призванием[1007].

Латники, обученные кавалеристы, которые составляли атакующую силу каждой королевской армии, в принципе, набирались из рядов дворянства — гибкого термина, охватывающего большой класс нетитулованных, но значительных провинциальных землевладельцев, которых в Англии называли джентри. Как правило, на практике этот принцип был обоснован, хотя бы потому, что этот класс был основным источником людей, имевших опыт обращения с лошадьми и оружием и имевших средства для их приобретения. Но он никогда не применялся формально или последовательно. В Англии дворянство имело слишком расплывчатое определение, чтобы быть абсолютным критерием для службы в кавалерии. Рыцари, правда, были легко отличимы, так как имели звание. Они имели доход от земли которой владели, лучшего качества лошадей, снаряжение и получали более высокое жалование. Но большинство латников не были рыцарями. Они были оруженосцами-сквайрами — термин, широко используемый поэтами и романистами, налоговыми инспекторами и составителями последовательных сводов законов, призванных удержать людей низшего сословия на своем месте. Статус сквайра не поддавался определению. Все, что можно сказать с уверенностью, это то, что он обязательно исключал тех, кто был слишком беден, чтобы приобрести для себя оружие и коня. Для сквайра определенное благородное происхождение, несомненно, предполагалось, но настаивать на нем было нелегко. Многие из тех, кто служил оруженосцами в кампании сэра Роберта Ноллиса в 1370–71 годах, были набраны из помилованных изгоев, преступников и заключенных тюрем. До последних годов XIV века у английских сквайров не было даже гербов. В 1389 году Ричард II пожаловал статус джентльмена и титул сквайра Джону Кингстону вместе с правом носить герб. Это первое сохранившееся королевское пожалование герба, но что поразительно в этом пожаловании, так это повод для него. Джон Кингстон получил вызов на поединок от французского рыцаря, и для того, чтобы принять его, ему потребовался соответствующий статус. Этот человек, очевидно, сражался во Франции в качестве боевого слуги и получил дворянство благодаря военной службе, а не наоборот. Многие другие делали