Криминология. Теория, история, эмпирическая база, социальный контроль - Яков Ильич Гилинский

обвиняемого, тогда как меры воздействия на виновного определяет медицинская комиссия.

Вполне обоснованно обращаясь к психологическим факторам индивидуального преступного поведения, Тард излишне абсолютизирует роль подражания, усматривая в «законе подражания» едва ли не основной закон развития общества и цивилизации.

Склонность к психологизации социальных явлений не помешала Тарду в ряде вопросов стоять на социологических позициях. Так, он социологически верно отмечает относительность самого понятия преступления: «Система добродетелей, так же как и система преступления и порока, меняется вместе с ходом истории».[205] Отношение ученого к преступности как социальному феномену позволило ему сделать вполне социологический вывод: «Если бы дерево преступности со всеми своими корнями и корешками могло бы быть когда-нибудь вырвано из нашего общества, оно оставило бы в нем зияющую бездну».[206]

Тард одним из первых обратил внимание на то, что повышение благосостояния, уровня жизни, образования не влечет за собой сокращения преступности. Скорее – наоборот! «Рост трудовой деятельности и богатства делает естественным рост преступлений и преступников! А где же, следовательно, нравственная сила труда, нравственная добродетель богатства, о которых столько говорили? Образование сделало большие успехи. Где же благодетельное, столь прославленное действие просвещения на нравы?.. Три великих предупредительных лекарства от социальной болезни: труд, общее довольство и образование – усиленно действовали не раз, а поток преступности, вместо того, чтобы пересохнуть, вдруг вышел из берегов».[207] Тард увидел также широчайшую распространенность преступлений «людей богатых и признаваемых честными» (позднее такие преступления будут названы «беловоротничковыми» – white-collar crimes).

Наконец, заметим, что на примере Гарофало и Тарда мы лишний раз убеждаемся в относительности любой схемы, любой классификации. Так, взгляды Гарофало в равной степени относятся к антропологическому и психологическому направлениям, а работы Тарда иллюстрируют и психологический, и социологический подходы к проблеме преступности, преступления и наказания. Впрочем, еще Ферри обосновывал правильность и научную совместимость своих антропологических и социологических воззрений.[208]

К психологическому направлению относится и фрейдизм. Сам 3. Фрейд (1856–1939) не обращался к криминологической тематике (если не считать психоаналитического разбора произведений Ф. М. Достоевского; в этой своей работе Фрейд сформулировал небезынтересное для нас утверждение: «Для преступника существенны две черты – безграничное себялюбие и сильная деструктивная склонность; общим для обеих черт и предпосылкой для их проявлений является безлюбовность, нехватка эмоционально-оценочного отношения к человеку»[209]). Однако его теория не могла не отразиться на психологических подходах к проблеме преступности.

Напомним, что Фрейд выделял в структуре личности три составляющие: Я (Ego), Оно (Id) и Сверх-Я (Super-Ego). Оно – глубинный слой бессознательных влечений. Не будь других составляющих личности, человек всегда действовал бы по велению Id. Я – сфера сознательного, посредник между бессознательным, внутренним миром человека и внешней реальностью – природной и социальной. Сверх-Я – внутриличностная совесть, своего рода моральная цензура, представляющая собой установки общества. Super-Ego – посредник между бессознательным и сознанием в их непримиримом конфликте, ибо сознание само по себе не способно обуздать веления бессознательного. Другим важнейшим положением Фрейда является учение о либидо – половом влечении, которое, начиная с раннего детства, на бессознательном уровне определяет большинство намерений и поступков человека.

Легко представить, сколь обширное поле для криминологической интерпретации открывают эти положения. Это и «победа» бессознательного, проявившаяся в конкретном преступном деянии, и «либидо», выплеснувшееся в криминальном насилии, и роль невротических реакций в механизме индивидуального преступного акта, и сублимация (переключение) либидо в криминальное русло.

Разумеется, учение самого Фрейда и его учеников и последователей – К. Юнга, о котором речь шла выше, А. Адлера (для Адлера не столь важно было либидо, сколько «воля к власти», определяющая поведение индивида), В. Рейха (по Рейху, неизрасходованная из-за многочисленных социальных запретов жизненная энергия прорывается в виде агрессии) было неизмеримо сложнее и глубже, чем описанная выше схема. Психоаналитический подход позволяет вскрывать глубинные психологические особенности различных поведенческих актов, включая преступные. Интересное исследование этой темы было предпринято украинским криминологом А. Ф. Зелинским.[210]

Неофрейдизм, характеризующийся большей «социологизацией» изучаемых процессов, сделал еще один шаг в интересующем криминологию направлении. Так, К. Хорни (1885–1952) подробно исследует проблему невротизации личности, а ведь среди лиц, находящихся в местах лишения свободы наблюдается высокий удельный вес лиц с невротическими расстройствами. Многие ее идеи о механизмах развития личности, роли детства в формировании личности представляют несомненный интерес для криминологии (в частности, для изучения механизма индивидуального преступного поведения).[211]

Труды другого крупнейшего представителя неофрейдизма – Э. Фромма (1900–1980) – косвенно или непосредственно посвящены криминологической тематике. Косвенно – когда обсуждаются проблемы этики, смысла жизни, «иметь или быть».[212] Непосредственно – когда ученый один из главных своих трудов посвящает исследованию агрессии и насилия как психологического, социального, политического феномена.[213]

Подводя краткий итог, можно отметить бесспорный интерес представленных психологическим направлением исследований психологической составляющей индивидуального преступного поведения и бесплодность попыток ответить на вопрос о причинах преступности как социального феномена.

Социологическое направление в криминологии

Описание многочисленных социологических школ и концепций в криминологии существенно затруднено не только их изобилием, но и многочисленностью их классификаций. Почти всех известных криминологов социологического направления исследователи относят к разным школам, течениям, теориям. В этом легко убедиться, полистав как отечественные, так и зарубежные учебники криминологии и монографии по теоретической криминологии.[214]

Рождение социологического направления позитивистской криминологии датируется с точностью до дня. 9 июля 1831 г. статистик А. Кетле, выступая на заседании Бельгийской королевской академии наук в Брюсселе, в своем докладе заявил: «Мы можем рассчитать заранее, сколько индивидуумов обагрят руки в крови своих сограждан, сколько человек станут мошенниками, сколько станут отравителями, почти так же, как мы заранее можем подсчитать, сколько человек родится и сколько человек умрет… Здесь перед нами счет, по которому мы платим с ужасающей регулярностью – мы платим тюрьмами, цепями и виселицами».[215] Статистические исследования свидетельствуют об относительной стабильности преступности и отдельных ее видов в прошлом и настоящем. Эта стабильность может использоваться для «предсказания» (прогноза) преступности в будущем. Относительно устойчиво не только число преступлений, но и использованных при этом орудий. «Во всем, что касается преступлений, числа повторяются с таким постоянством, что этого нельзя не заметить».[216] Аналогичных взглядов придерживался и А. Терри – автор первых работ (1827, 1833) по уголовной и моральной статистике.

Если для Ломброзо «преступниками рождаются», то для Кетле «преступниками не рождаются, ими становятся». Становятся – под влиянием социальных условий, социальных факторов. По Кетле, «общество заключает в себе зародыш всех имеющих совершиться преступлений, потому что в нем заключаются условия, способствующие их развитию; оно… подготовляет преступление, а преступник есть только орудие».