Имбирь и мускат - Прийя Базил

Все так и обомлели.

— А-а-а… — протянул Парамджит и поднес руку ко рту. — А мы ведь даже объявили об этом в гурудваре. Молитвы в его честь читали.

Карам чуть не лопнул от смеха. Потом он подумал, что если бы не съездил в Лондон, то, вероятно, тоже стал бы жертвой недоразумения. Он отправился в Англию за новыми знаниями и ощущениями и, стало быть, все-таки их приобрел. Караму понравилось это чувство. Весь мир был его университетом, Лондон — спецкурсом по истории, а опыт — его профессором. Карам с радостью сдавал все экзамены, и каждая поездка казалась ему новой ученой степенью в науке жизни.

Сарна так и не примирилась с любовью мужа к Лондону. Ее сердце стало марионеткой в руках судьбы, и с каждой отлучкой Карама нити затягивались все туже. Они сдавливали грудь, мешали дышать, ранили душу, пробуждали в ней тайные страхи. Она не могла признаться Караму, что всякий раз заново переживает гибель Пхул. Эта утрата напоминала Сарне о той, о которой она никому не могла рассказать. Вот почему, оставаясь наедине с Пьяри и сынишкой Раджаном, она предавалась сумасшедшей любви. Сарна становилась чересчур заботливой: закармливала малышей лакомствами, следила за их сердцебиением, издалека наблюдала, как они играют в саду, боясь крепко прижать Раджана и Пьяри к груди или слишком долго смотреть на их пухлые щечки — вдруг сглазит. Нет, она припадала лицом к их одежде, чтобы поглубже вдохнуть детский запах, нежно ласкала теплые отпечатки на простынях, когда малыши поворачивались во сне. В солнечные дни, когда они бежали перед ней по улице, Сарна танцевала с их тенями. Да, нежить тени можно было без опаски — так проклятие ее любви не падет на самих детей.

Не в силах поведать мужу о страхе перед разрушительной силой своих чувств, она пыталась удержать Карама дома бесконечными упреками в неверности. Сарна думала, что простила измену. Но простить — значит поверить, а на это она была не способна. Регулярные отлучки мужа в Лондон укрепляли ее в мысли, будто именно там находится источник его порока. Уже сам отъезд был своего рода изменой, поэтому ей не требовалось прилагать большие умственные усилия, чтобы вообразить гнусные сцены. «История-шмандория!» — бормотала она, когда Карам вновь поднимал эту тему. По ее разумению, история была лишь прикрытием для мужниных плотских утех.

Поначалу он гневно отметал все упреки Сарны, а с годами выработал собственный язык убеждения.

— Ты только и делаешь, что подозреваешь меня. Почему? — Карам смотрел на нее испытующе, одной силой мысли пробиваясь сквозь близорукость жены и помогая ей взглянуть на саму себя.

— Это ты ведешь себя подозрительно. Каждые два года начинаешь бредить о Лондоне, срываешься и летишь туда, забыв обо всем на свете. Потом возвращаешься домой, изможденный, и говоришь: «Чуть-чуть не успел!» Что мне, по-твоему, остается думать?

— Ты никому не веришь. — Карам качал головой. — Даже себе. Не знаю, что творится у тебя внутри, но люди склонны судить других по себе.

Подозрения Сарны казались вполне обоснованными. Год от года Лондон был для Карама единственным местом встречи с историей. Почему он возвращался именно туда, ведь драматические события происходили всюду? Войны, революции, карнавалы, похороны государственных деятелей — недостатка в них не было. Прямо у порога их дома развернулась борьба за независимость. Однако эта история его почему-то не интересовала. 12 декабря 1963-го, когда Кения стала республикой, Карам осматривал дом в Лондоне и подумывал его купить. Может, Британская империя и уменьшалась в размерах, но один подданный всегда будет ей верен. Изъявив желание приобрести дом на Эльм-роуд в пригороде Лондона, Балхаме, Карам сделал свою самую решительную заявку на статус, о котором мечтал уже очень давно: быть частью нации, гордящейся своим прошлым и знающей, как строить будущее. Так он и сам возвысился бы до ее вершин. Карам желал этой чести, Лондон утолял его жажду. Просто быть в городе значило для него прикасаться к истории, потому что всюду, куда ни глянь, было прошлое. От Вестминстерского дворца, колонны Нельсона и до убогой комнатушки в старом викторианском доме — все несло на себе печать былого, во всем чувствовалось значение веков. Лондон — цивилизованный город. Карам знал, что здесь происходят самые важные свершения и именно здесь расположена фокусная точка мировой истории.

Карама так увлекли новые ощущения, которые дарила ему Англия, что он совсем перестал замечать происходящее прямо у него под носом. Он не понимал, что значимое событие не обязательно имеет масштабы страны. Сарна пыталась втолковать ему это, однако Карам не принимал всерьез ее шумные тирады.

Где был он, когда их дом ограбили? Когда у Сарны случился выкидыш? Когда она приготовила самые изумительные кхатаи в мире — чудесные куполочки, которые таяли во рту? Где он был, когда Пьяри выиграла школьную олимпиаду по математике? Когда Раджан начал носить патку? Где он был, когда все это действительно имело значение? В Лондоне. От одного этого слова Сарне становилось дурно. Ее сразу же затягивало в водоворот сомнений. «Лондон» приходилось выплевывать, точно прогорклое кокосовое молоко, а не произносить, как остальные слова.

Из-за поездок в Англию Карам стал фанатично относиться к учебе своих детей. Он дал ясно понять, что в будущем и Пьяри, и Раджан непременно поступят в лондонский университет. Их домашние занятия проходили в военном режиме. «Живее! Следите за почерком! Восемнадцатый сонет Шекспира? Имена двенадцати гуру?» — то и дело рявкал отец. Команда «вольно» никогда не слетала с его губ. Карам не признавал каникул и выходных. Главная цель — университет, а путь к нему лежит через непрестанную учебу. Только благодаря мольбам Сарны детям иногда удавалось передохнуть.

Тем временем разногласия и молчание все сильнее отдаляли друг от друга Карама и Сарну. Жизнь продолжалась — а как же иначе? Были и счастливые минуты, успехи и добрые начинания. Однако в отношениях мужа и жены чего-то недоставало. Постепенно исчезло уважение, а следом ускользнула и нежность. Одно дурное слово способно навсегда изменить союз любящих, а постоянные проклятия, обвинения и угрозы в конце концов уничтожат любовь, даже если они — не что иное, как мольба о ней.

Когда Карам решил всей семьей перебраться в Лондон, он ожидал от Сарны бурного протеста и возражений. Намекать на возможность переезда он начал издалека, еще за несколько месяцев. Первым делом купил дом на Эльм-роуд, объяснив это выгодным вложением средств. Сарна, разумеется, догадалась о его истинных замыслах. Обычно она поворачивала все факты сообразно своей неясной логике, но на этот раз углядела самую суть происходящего и ответила на слова мужа привычными колкостями. Позднее при упоминании Лондона Сарна молчала, и Карам это заметил. Она словно обдумывала его предложение. Когда пришло время огласить планы, Карам готовился к худшему. Несколько ночей до разговора с женой ему снились кошмарные сны об извержениях вулканов и морских приливах.

Карам рассказал, что в министерстве финансов ему предлагают раннюю пенсию и выйти на нее можно будет уже в конце года.

— Мне кажется, все очень разумно. После ухода англичан страна меняется и уже никогда не будет такой, как прежде. В конторе теперь полно угандийцев. Кто знает, чем все это закончится? Лучше уехать сейчас. Мне будут неплохо платить. — Сарна продолжала чистить горох, и Карам воспринял это как хороший знак. Он заговорил увереннее: — Пьяри через несколько лет сдает первые экзамены. Хорошо, если она сделает это в Лондоне. Там прекрасные школы и больше возможностей поступить в университет. — Вылетевшая из рук Сарны горошина угодила прямо ему в щеку. «О, Вахегуру, помоги! Она сейчас взбеленится», — подумал Карам, потерев ушибленное место. С трудом он продолжал: — Теперь это ничего не стоит. Дом есть, дети подросли, у меня будет достойная пенсия… Надо только подать заявление.