Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики - Александр Куприянович Секацкий

показаться довольно странным, но при этом он довольно точно описывает принцип интенциональности сознания: неизбежно наступает такой момент времени, когда центр присутствия смещается, точнее, переносится или даже перебрасывается на другую платформу – как бы ни были милы и привычны эти два профиля. По Гуссерлю дело происходит так: нечто, пребывающее среди «неактуальностей», заступает на вахту интенциональности, и никакие прошлые заслуги не помогут продержаться актуальности, уступающей свое место.

Таким образом, мы вновь получаем расширенный принцип Гуссерля, который теперь гласит: «Сознание интенционально в соответствии с принципом “Махнем не глядя”». Для смены не существует особых причин, во всяком случае таких, которые укладывались бы в особый порядок инопричинения (детерминизма). Внутренние скрепы очередного настоящего на порядок важнее всех посылов из прошлого. Юнг относил такое положение вещей даже к неврозу:

«Истинная причина невроза лежит в “сегодня”, поскольку невроз существует в настоящем. Не скелеты в шкафу и не хватка прошлого (a caput mortuum) определяют его: он ежедневно подкармливается и возникает заново. И только в сегодняшнем дне, а не в дне вчерашнем невроз может быть исцелен (cured). И поскольку невротический конфликт преследует нас сегодня, любая историческая девиация промахивается в определении его сути, если не сказать попадает пальцем в небо (a going astray)»[37].

Как раз насчет невроза можно высказать некоторые сомнения, поскольку его реальность не полностью совпадает с платформой «хорошей данности». Но изрядная доля истины есть и в утверждении Юнга. Важно, что всякое состояние, определяемое как нормальное, представлено в своем «сегодня».

И это позволяет расширить идею «хорошей данности», включить в нее платформу, именуемую «настоящее». Переключения происходят не только в настоящем, но и само настоящее переключается – и оно имеет в своем распоряжении определенный набор платформ. Тогда следует признать, что настоящее настоящему рознь. Быть может и в этом смысле случаи раздаются для проживания, как карты из колоды: карт много, ты не знаешь, что тебе выпадет, – но все же их ограниченное количество. Обрывки газет и бесчисленные рекламные буклеты картами не считаются. Если принять эту метафору, то выпавшая тебе комбинация карт и есть твое настоящее, на фоне которого вращается калейдоскоп восприятия, где одна данность сменяется другой по мере ее оскучнения. И вращается многогранник сознания, каждая грань которого есть как минимум особая интенциональность, никогда не единственная.

Проблема в том, что комбинация карт крайне редко сразу выдается в руки, чуть ли не каждую платформу настоящего приходится извлекать из каких-то тюков и рулонов, а иногда и буквально выхватывать, когда тебе ее протягивают из окна мчащегося поезда. И увы, даже опознав и составив игровую комбинацию, в конце концов приходится убеждаться, что она заведомо проигрышна… Но это все же лучше, чем возиться с обрывками газет, со знаменитой рифмой Незнайки, которая является непревзойденным конспектом человеческого, слишком человеческого удела:

Пакля – рвакля.

Если же укрупнить масштаб времени и подняться над краткосрочностью бытия индивидов, то реальными картами настоящего могут оказаться некоторые эпохи и микроэпохи – в отличие от поддельных и крапленых карт, которыми, кстати, преимущественно и играет история. Но это уже другая тема.

Это не хухры-мухры!

Удивительное и в высшей степени загадочное выражение «Это не хухры-мухры», или «Это вам не хухры-мухры», с детства притягивало меня. Я хотел увидеть хухры-мухры воочию, но ни определения, ни самих объектов не мог предъявить никто. Иногда пытались объяснить, что такое не хухры-мухры и выглядело это примерно так. Предъявлялась вещь неопределенного назначения и сомнительного достоинства и объяснялось, для чего она может быть использована: например, в качестве мухобойки или незаменимого грузила при рыбалке. После чего следовал вывод в одной той же формулировке: «Так что это тебе не хухры-мухры!»

Чуть позже начались поиски в словарях, но и они ничего не дали; лучшее, что я нашел, – в какой-то детской энциклопедии было негативное определение феномена «не хухры-мухры» как речевого оборота. Энциклопедия сообщала, что так говорят о некой полезной вещи, достоинство которой не сразу бросается в глаза; примерно то же, что мне уже было известно из примеров с мухобойкой и грузилом. Ничего в этом отношении не изменило и появление «Википедии»: «…Этимология не установлена, речевой оборот применяется…» и так далее.

Между тем загадка и вправду казалась мне нешуточной: увидеть бы эти самые хухры-мухры, прикоснуться бы к ним… А уже на студенческой скамье я в порыве вдохновения написал поэму, содержавшую минимум десяток страниц. Речь в ней шла об изучающих русский язык и русскую культуру иностранцах, которые отправились в СССР с целью во что бы то ни стало найти хухры-мухры, об их неустанных поисках, их приключениях и разочарованиях. Поэма давно утеряна, и жалеть об этом совершенно не приходится, правда, кое-что неожиданно осталось в памяти. Вот уцелевшие в памяти фрагменты, вполне дающие представление о целом:

Нам поставили задачу:

Полагаясь на удачу,

Хоть полмира обойти,

Но хухры-мухры найти.

………………………

Мы искали там и тут:

Их нигде не продают!

Что-то странное у елки,

Что-то длинное на полке —

Вот хухры-мухры, я вижу!

Отвечают: «Это лыжи…

Чтоб зимой нестись с горы —

Это не хухры-мухры!»

…………………………

Видим щепки и бумажки —

Здесь уж точно нет промашки.

Мы полсвета обошли,

Мы их все-таки нашли!

Но хозяин отвечает,

Нас в отчаянье ввергает:

«Не советую смеяться,

Щепки завтра пригодятся —

Будем разжигать костры:

Это не хухры-мухры!»

В общем, ясно, что по итогам поэмы наши искатели сокровищ потерпели полное фиаско. Но и такой исход тоже не хухры-мухры, потому что есть о чем задуматься – да и поиск может быть теперь переведен на иной уровень. Ведь кое-что все-таки выяснилось. Несмотря на то что прямая идентификация не удалась ни разу, хухры-мухры не обнаружились (или не обнаружилось), пояснение «почему нет» всякий раз инициировалось и предоставляло свой убедительный вывод.

Сам прекрасный термин «хухры-мухры», тем не менее, остается свободным, можно смело объявлять тендер на его заполнение смыслом и определенностью, достаточно лишь, чтобы итоговая предложенная версия не противоречила тому, что уже установлено: а именно, чтобы она действительно помогла нам сличать с образцом находки в просторах и залежах, где разбросаны всяческие хухры-мухры. Они, конечно, могут оказаться чем угодно, но не самими собой. Быть может, мы даже не поймем чего-то; и все же будем вправе сказать: «Это вам не хухры-мухры».