Смерть в наследство - Татьяна Алюшина

«А вот это хреново, если она начнет самостоятельные поиски. Хотя пусть начнет, мы ее быстрее вычислим».

На трассе машин почти не было.

Раннее утро, встающее солнце, ДДТ из магнитофона и тяжелое молчание в машине, густое какое-то. Когда надо, Сергей Викторович Кнуров умел молчать так, что человек чувствовал себя заранее во всем виноватым. Но эта девушка себя виноватой не чувствовала. Они ехали уже сорок минут и не сказали друг другу за это время ни слова.

Вчера, когда, поднимаясь за Натой по лестнице на второй этаж, он нес ее на руках в спальню и чувствовал еле уловимый запах вишни, он сказал себе жесткое «нет».

«Нет, дорогуша, никакие твои зеленые и мудрые глаза, никакие летящие ладони с тонкими аристократическими пальчиками, никакие маленькие ступни, которые хочется подержать в руке, и темные пряди волос ничего не изменят во мне и для меня».

Она спала глубоким, похожим на смерть сном, не издавая ни одного звука, не реагируя на то, что ее поднимают, несут, укладывают, переворачивают. Не отдавая себе отчета, он прислушивался, а дышит ли она вообще.

Сергей открыл окно и закурил. Чтобы заглушить едва уловимый запах вишни, даже не запах, а намек. Отвернувшись от него, она смотрела в окно.

Ну конечно, молча!

Он вдруг почему-то вспомнил свою бывшую жену.

Она приехала к нему в госпиталь, где он лежал после перехода через зимние Афганские горы. У него было огнестрельное ранение ноги, ножевое в спину, невероятным образом не задевшее почку, перелом руки, легкое обморожение конечностей, усугубленное полной разбитостью о камни оных, и истощение всего организма. Жрать-то, извините, на третьи сутки было уже нечего, и свой паек он разделил между ребятами.

Сергей, напичканный лекарствами, плохо соображал, что происходит вокруг, поэтому не сразу понял, что лицо жены, склонившейся над ним, реальность, а не сон, в котором он почти постоянно пребывал.

— Сереженька, ты как? Мне сказали, тебе уже лучше.

— Привет, — ответил он, — как тебя сюда пустили?

— Я специально приехала.

«Зачем?» — не понял он.

Через две недели его отправят в Москву, в госпиталь, долечиваться. Не имело смысла тащиться сюда, в Узбекистан, через всю страну.

Но она объяснила зачем.

Она очень торопилась развестись с ним и специально прилетела, чтобы он подписал какие-то бумаги. Еще до конца не поняв, что происходит, не глядя поставил подпись.

— И еще здесь, Сереженька, это на размен квартиры. Ты же понимаешь, ты здесь, и не известно еще, чем все закончится, ну, для тебя, — она старалась, подбирала слова, — ну, я имею в виду, война эта, и врач сказал, что через пару месяцев ты опять в строй. А нам надо где-то жить с мужем, он же не москвич, как и я, и ребенок скоро у нас будет. Понимаешь? Я Леню люблю.

— Какого Леню?

— Того, за которого замуж выхожу.

— Когда выходишь? — Он все еще не мог до конца понять, о чем она говорит.

— Как только нас с тобой разведут, я же объяснила. Я знаю, ты добрый, честный, ты бы все равно разменял квартиру, чтобы мне было где жить. Подпиши вот здесь.

Он подписал, не интересуясь, что подписывает.

— Спасибо, — она поцеловала его в щеку, — выздоравливай и не обижайся, ладно?

Уже в Москве в госпиталь, где он долечивался, пришел хмурый и очень злой Антон. Они сели на скамейку госпитального парка, закурили. Антон протянул ему конверт с документами.

— И что это? — спросил Сергей.

— Свидетельство о твоем разводе и извещение о разделе имущества. Теперь ты живешь в коммуналке, правда в центре. — Ринк говорил зло, с досадой. — Почему ты мне не сказал, я хотя б не дал засунуть тебя в коммуналку!

— А что говорить? У нее любовь, она беременна. Пусть живут, — равнодушно отмахнулся Кнуров.

— Я с ней разговаривал, она мне ключи от твоей коммуналки отдала. На, держи.

— Воспитывал? — спросил Сергей, забирая ключи.

— Не воспитывал, а сказал ей и ее Лене кое-что. И кое-что пообещал. Они все твои вещи забрали, оставили тебе только кровать.

Понятно. Как это у Симонова? «Не уважающие вас, погибшего однополчане!»

Ну, он-то пока не погибший, а очень даже живой!

— Пустое это, Ринк. — Сергей раздавил ногой, обутой в больничную тапочку, окурок.

— Нет, Матерый, не пустое! Если ты о жизни не думаешь, если тебе безразлично, где и как жить, значит, настроился на смерть. Тогда тебе не место на войне! Хочешь умереть — иди и застрелись в уголке втихаря, а если ввязался в войну, то должен до одури хотеть жить, тем более когда ты людей за собой ведешь! Если командир не любит жизнь, то вся команда неминуемо погибнет! Через несколько дней тебя выписывают, так что, будь любезен, займись своими житейскими делами, пока у тебя отпуск. Обустрой новое жилье, бабу заведи, водки выпей, а мы поможем и водки выпить, и жилье обустроить, Дуб и твой Пират сейчас тоже в Москве.

— Это всенепременно! — засмеялся Сергей.

Как там еще у Симонова? «Ваш муж не получил письма, он не был ранен словом пошлым, не вздрогнул, не сошел с ума, не проклял все, что было в прошлом!»

С ума он, конечно, не сошел, но был ранен пошлостью ситуации и проклял все, что было в прошлом.

Он не проклял весь женский род и не страдал мужским шовинизмом, не презирал и не ненавидел женщин.

Нет, конечно!

Женщин Кнуров любил, уважал некоторых его, то есть женского, рода представительниц.

У него замечательная мама, которую он нежно любил и преклонялся перед ее силой и мужеством. Она жила в Сочи. Отец сильно болел, он был ребенком, прошедшим концлагерь в войну, и мама увезла его жить к морю, к своей маме. У бабушки недалеко от Сочи имелся домик. Отец умер, и бабушка тоже, а мама так и живет там, отказываясь вернуться к нему в Москву.

У него была хорошая, дружная семья.

Но для себя он решил, что семейная жизнь — это обман, иллюзия счастья, до первого Лени и квартирного вопроса ребром. Видя, как его друзья и знакомые проходят измены, непонимание, ненависть в семьях, а что говорить про его клиентов — там вообще полный абзац. Чем больше денег, тем больше и грязнее, часто смертельнее в прямом смысле семейные дрязги! Впрочем, неистовые дрязги, пожалуй, на любом уровне достатка происходят, можно и кастрюлю до смертоубийства делить.

Нет уж!

Хватит с него одного развода! Кнурова вполне устраивала его жизнь, легкие, ни к чему не обязывающие отношения. У него было много женщин, разных, он умел сохранять дистанцию, отточив за годы это мастерство. И как только какая-то из них пыталась придать серьезности и постоянства их отношениям, он решительно пресекал эти попытки, разрывая всяческие отношения. Правда, старался не обидеть женщину, откупаясь дорогими подарками, присовокупив к этому объяснения, что это он такой козел, а она самая, самая, и таких он не встречал, и если что-то и могло у него получиться в жизни, то только с ней, и бла, бла, бла в том же духе.