Я уеду жить в "Свитер" - Анна Никольская

Клянусь своей селезенкой

Мы взяли по милкшейку с чизкейком и сели за столик у окна. Как все-таки уютно здесь, в «Свитере»! Сидишь, вдыхаешь кофейные запахи, прислушиваешься к приглушенным голосам и смотришь в окно. Хорошо, если на улице дождь. Капли медленно ползут по стеклу, а по мокрой улице быстро бегут люди под разноцветными зонтами. Кто-то в одну сторону, кто-то – в другую. Мне почему-то хорошо на душе от этого их бега становится. Ощущение, что сидишь не за стеклом, а в центре Вселенной, в самом ее пупочке. И все вокруг тебя вертится, и ты на белом свете не одна. Даже если ты на самом деле одна пришла, а еще хуже – с таким вот человеком, как Верка.

Не из моей Вселенной этот человек, такая штука.

– У нас в Питере похожее место есть. Я туда часто с мамой хожу… Ходила.

Я киваю. Потягиваю сладкое молоко через трубочку.

– Мы однажды пришли, кучу всего назаказывали, мама кошелек открывает, а денег нет. Представь?

Очень даже представляю. Это типичная ситуация для семьи маэстро.

– Мама так смутилась и спрашивает: «Вы уже чек пробили, да? Ой, как неудобно, я просто деньги выложила…» Я говорю: «Пошли, мама, ладно», а бариста такая: «Воспользуйтесь услугой «Отложенный кофе – традиция добра».

– Что еще за традиция? – Я у Верки спрашиваю.

– Ну когда кто-то оплачивает заранее кофе, а другой человек приходит, и у него, например, денег нет. Какой-нибудь бедный человек или бездомный, которому кофе вдруг захотелось, понимаешь? В Австрии, отец рассказывал, так даже покупки в супермаркете оплачивают.

– Понятно. Прикольно.

– Вообще-то это классная идея. Люди друг другу помогают просто так, а не почему-то там. Не за спасибо, чувствуешь разницу?

Я киваю.

– Но просто мне стыдно было самой в этой ситуации оказаться, еще и с мамой. Мы же не какие-нибудь бездомные.

Верка надолго замолкает. Думает о чем-то своем.

А я о своем. Но потом я все-таки говорю:

– А я сюда почитать прихожу. Вот сейчас как раз одну интересную книгу читаю.

– Какую?

Достаю из рюкзака «Комнату с видом на небо». Я ее после уроков в школьной библиотеке взяла. После того как писатель у нас побывал, библиотека сразу несколько его книг закупила – такое он хорошее впечатление на всех произвел.

– Читала? Я только начала.

Веркино лицо каменеет на секунду. Становится непроницаемым, и я не понимаю, что она сделает в следующий момент. Вырвет у меня книжку и убежит? Или по голове меня ею треснет? От Вероники Волковой все что угодно можно ожидать.

– Жаль, что тебя на встрече с автором не было. Он удивительный человек, – продолжаю я как ни в чем не бывало. – И такой, знаешь, внешне очень даже ничего. На одного актера похож, который…

– Знаю! – резко обрывает меня Верка.

– В смысле? – Делаю вид, что я страшно удивлена.

– Я знакома с Е… с Игорем Юрьевичем. – Верка нервно ломает ложечкой свой бедный чизкейк. – Мы как раз в тот день познакомились, когда он в школу приходил.

– Нет, правда? – Я само любопытство.

И тут Верка начинает рассказывать. Все-все, что я в дневнике у нее читала. Как она подошла к нему во дворе, попросила автограф, а он спросил, почему она не на уроках, и Верка взяла и сказала, что у нее мама умерла. Сама не знает, зачем сказала, а потом разревелась. И писатель тогда взял ее за руку, а потом отпустил и сказал: «Пойдем, я тебя домой провожу. Нечего тут мерзнуть».

– Только ведь домой, в смысле к вам, рано было. Тетя Люда же не работала в тот день. Я сказала, что ключа у меня нет, и тогда мы сюда зашли.

– А дальше?

– А дальше я ему про отца рассказывала, про маму тоже, как она в детстве один раз меня в магазине потеряла, а я – ее. Вообще про жизнь. Ему легко рассказывать, он умеет слушать. Не просто сидит, а слушает, понимаешь? Как будто ему действительно интересно, что там у кого-то в жизни происходит…

– Писателям все интересно, – говорю. – Ты не знала? Они специально с разными людьми знакомятся и слушают их, истории собирают. А потом пишут по ним книги. Потому что из пальца же не высосешь хорошую историю.

– Ты-то откуда знаешь? – сразу напрягается Верка.

Я спохватываюсь:

– Не знаю, конечно. Мне просто так кажется.

– Нет, Егор другой.

Верка снова задумывается.

– Ты никому не скажешь? Этим своим ксюшам особенно?

– Во-первых, они не мои. И вообще о чем ты?

– Сначала поклянись своей селезенкой, что не скажешь никому.

Это мы в детстве так говорили: «Клянусь своей селезенкой!» Как барон Мюнхгаузен, только он треуголкой клялся.

– Клянусь своей селезенкой, – говорю.

– У нас с ним отношения, с Егором.

– Что?! Ему же. Сколько ему лет?

В принципе, мне из дневника было ясно, что Верка к писателю неравнодушна, но чтобы отношения.

– При чем здесь возраст? Мы с ним родственные души.

– То есть вы что, встречаетесь?

– Нет. Пока нет. Он. Понимаешь, он. В общем, все сложно. Я ему сказала, что писательницей мечтаю стать. И он согласился мне помочь.

– Понятно, – говорю.

У меня отлегло от сердца немного. Просто Верка сумасшедшая. Писатель, наверное, уже сам не рад, что до дома ее вызвался проводить.

Ладно. Больше мне не хотелось слушать ее признания, хватит с меня и дневника. Я раскрыла «Комнату»:

– Вот это место мне понравилось, слушай: «…но именно благодаря Элис я понял одну простую вещь: то, против чего мы боремся, усиливается. То, чему мы сопротивляемся, преследует. Но есть другой способ справляться с душевной болью: заключить с ней мир и действовать из другого состояния – гармонии сознания. Из спокойствия. Не воевать против. Но жить за…» Правда, здорово?

– Знаешь, а он на самом деле такой. Пишет, как дышит, – сказала Верка. – Все это правда. – Она кивнула на книжку.

И тогда я наконец спросила:

– Познакомишь меня с ним?

– Подождите! Я только. губы накрашу, – сказала Елена Сергеевна.

– Да не волнуйтесь вы так, все будет хорошо.

Лева сидел перед ноутбуком, я стояла рядом и тоже, честно говоря, переживала.

Все-таки они не виделись почти сорок лет. Что-то около того. Интересно, они вообще узнают друг друга или нет?

Лева гений, я вам еще не говорила? Он нашел Николая Васильева чуть ли не на следующий день после того разговора. На это, правда, ушли целые сутки. Лева всю субботу из смартфона не вылезал – рассылал сообщения всем, кто более-менее подходил на роль нашего Николая Ивановича.