Невидимые миру слезы. Драматические судьбы русских актрис - Людмила Соколова

Она помчалась по указанному адресу, ворвалась в помещение чуть не плача.

— Почему меня даже не спросили?

Все открыли рты от изумления:

— Вы понимаете, что это честь?

— Какая честь? Меня с мужем разлучают, как при крепостном праве, а вы говорите «честь»! Он что же, один будет сидеть в Доме кино, а я — здесь? Какой же это будет для нас праздник?

Посовещавшись, организаторы решили, что она проведет первое отделение, а после боя курантов ее отвезут к мужу.

— Тогда согласна.

— Я вышла на сцену Георгиевского зала в черном с золотыми полосочками платье. Я была в полной силе: такая тоненькая из себя, с золотыми волосами («Мерилин Монро отдыхает», как сказали бы сегодня. — Прим. авт.) И вдруг смотрю: передо мной спины правителей! Столы там стояли буквой П, и партийные шишки оказались к сцене задом. Я стою и молчу. Постепенно шум от разговоров и столовых приборов стал стихать. Зал напряженно замер. Тут Ворошилов наклоняется к Хрущеву и что-то шепчет на ухо. Тот: «А-а!», — и разворачивается со стулом лицом к сцене. За ним остальные. Тогда я звенящим голосом: «Начинаем концерт…»

Откуда это у меня — не знаю!

Ломать и строить

В кино Конюхова всегда панически боялась тиражирования. От многих главных ролей отказывалась, цепляясь за любую возможность сломать сложившийся стереотип восприятия.

— И от «Карьеры Димы Горина» я отказывалась наотрез: опять бригадир, опять строим коммунизм, опять «болты в томате», как теперь говорят о наших фильмах… Я не относилась к этому цинично, а просто исходила из своих данных. Получается только разница в месте действия и орудиях производства… Мне казалось, что я исчерпала обаяние. Я думала, ну, сколько же можно на одной краске? Ну, опять крупный план, я опять буду смотреть влюбленными глазами, — но ведь это то же самое лицо! Это все уже было!.. А я стремилась к недосягаемому, хотела совершенствовать себя в разных ролях, поэтому частенько и бросалась из одной крайности в другую!

Ей были интересны драматические роли, «с предысторией».

— Вот в фильме «Солнце светит всем» я совершенно другая. Я такую фантастическую биографию придумала этой женщине, провинциальной, слабой духом… Вообще, сценарий, как я его поняла, был гениальным: война прокатилась через жизнь и тех людей, кто был на фронте, и тех, кто оказался далеко от окопов, прошла через все семьи… Искалечила миллионы судеб. Моя героиня любит ослепшего мужа. По-своему желает ему добра, поэтому ее раздражает его упорство быть как все, стать учителем. Она понимает, что он ее не любит, и молча без проклятий и слез уходит. Силу ее чувства оценил и муж, и на прощанье говорит: «Прости». А она с такой мукой и понимаем в ответ: «Да, что ты, Коля!..» В этой истории нет правых и виноватых: всем трудно, всем больно…

Потом у меня появились такие работы, как в «Женитьбе Бальзаминова», где я — олицетворение тупости и полного идиотизма! «Пригвожденная к балалайке».

В приключенческом фильме «Таинственный монах» Конюхова играет роль умного и коварного врага. В 1968 году его посмотрели 37,6 миллионов зрителей, что вывело киноленту в число лидеров проката.

— После рождения сына я поняла, что наступил тупик. Отказалась от многих предложений, в том числе от «Вертикали». Сказала: «Да зачем вам Я нужна?» Я себя ощущала человеком, который переступил возрастной порог полудевушки-полуженщины. Я себя на сто процентов ощущала женщиной, внутренне перестроилась на другой характер, другое видение мира. И уже просто не могла играть разные там романтические увлечения.

Я тринадцать лет была без отпуска. Снималась из картины в картину. Ну, еще одна картина, ну тридцать шестая… А что меняется в моей творческой судьбе? Мне эти однообразные роли играть уже неинтересно. Сказала себе: «Стоп!» и поставила точку на кинематографе. Я решила: ведь есть же театр! А его я люблю до потери пульса! Так иди туда, играй, развивайся!

Так получилось, что театр сам пришел к ней.

— Я не ходила, не обивала порогов.

Как-то она пришла на спектакль Малого театра «Власть тьмы». Оказывается, за сценой ее появление вызвало целый переполох: «Конюхова! В зале Конюхова!»

— Я даже не могла себе представить, что мое присутствие в зале произведет такое впечатление на актеров Малого Академического театра! Это был 1959 год. Вот так тогда воспринимали киноактеров. Театры в то время находились в жутком состоянии, в загоне, «играли идеологическую роль» и были прислужниками партии… Но что-то уже стало меняться: Питер Брук приезжал с «Гамлетом», привозили «Порги и Бесс», Леонард Бернстайн приезжал со своим оркестром… Это было лучшее из лучшего — экстра-класс!

Можете себе представить, как это воспринималось нашими изголодавшимися зрителями!..

На следующий день после посещения театра в «персонажной» гримерной «Мосфильма» она оказалась рядом со смутно знакомым «молодым крепеньким мужичком». И узнала в нем одного из персонажей спектакля, виденного накануне. Тот говорит: «А вы вчера были у нас в театре. Ну, и как вам спектакль?»

— А я ведь врать не умею, и пошла-поехала!.. «Правду, правду и ничего кроме правды». Все разложила по косточкам: сказала, что мне понравилась, что не понравилось. Он помолчал, а потом говорит: «Спасибо. А вы что, любите театр?» «Да! Я в кино попала по невежеству», — отвечаю. Он ошалел: «Как вы можете так говорить? Вам кинематограф дал…» — «Да, мне кинематограф дал все: я полмира видела и письма получаю мешками, но театр люблю больше. Оказывается, я должна была быть в театре, но поздно это поняла, — я теперь, к сожалению, киноартистка».

И все. Ну, выплеснула наболевшее — и постаралась об этом разговоре забыть. Но через несколько дней у нее дома зазвонил телефон, и ее пригласили в Малый театр. Для разговора.

— Меня пригласили на Нину в «Маскарад». Спектакль должен бъл ставить Николай Охлопков. Но постановка не состоялась. Потом я сыграла Сашу в «Иванове». На меня делали большую ставку, но я ушла по собственному решению.

Решение это далось нелегко, но смириться с несправедливостью Татьяна Георгиевна не смогла. Поскольку она играла в нескольких спектаклях в очередь с другими актрисами, то позвонила накануне с вопросом, нужна ли назавтра. Ей ответили: нет, играет другая. И Конюхова отправилась по своим делам. А оказывается, именно она должна была выйти на сцену. Получилась то ли накладка, то ли, как сказали бы сегодня, это была «подстава»… Ей устроили страшный разнос. Она видела перед собой побелевшее лицо дежурного режиссера и его умоляющий взгляд и ответила, что не помнит, с кем разговаривала. Тогда спасенная от заслуженной кары с торжеством обернулась к Цареву: «Я же говорила, что она не звонила!» По виду Конюховой, потерявшей дар речи, мудрый Михаил Иванович догадался, что здесь что-то не так, стал утешать актрису, обещая выговор «для проформы», но Татьяну Георгиевну уже захлестнула обида. Как оставаться в этом коллективе, она не представляла и вывела твердой рукой: «Прошу уволить…»