Инстинкт № пять - Анатолий Королев

Я шарю глазами по горизонту.

Какая тоска! Ничего похожего на материк, сплошная водная гладь… Черт знает, как далеко я уплыла в сторону.

И вдруг мне мерещится топот! Не раздумывая над чувством страха, что есть силы пускаюсь бежать к рощице сосен. Бежать в комбинезоне очень непросто. Вот он, гад! Белое чудовище с распущенной гривой вылетает из мрака. Жеребец скачет наперерез. Я мчусь изо всех сил. В ужасе мчусь. Спотыкаюсь о камень. Падаю. Мамочка! Вскакиваю. Снова бегу. Стрелять? Но в такой тишине я разбужу весь мир своим выстрелом!

Первой добегаю до дерева и с цирковой ловкостью взбираюсь по стволу до первой развилки. Сосна для меня пустяк, ведь я акробатка. Я взбиралась по гладкому першу на десять метров.

Храпя, лязгая алебастровой пастью, где каждый зуб размером с грецкий орех, жеребец подлетает к моему убежищу и начинает кружить вокруг ствола. Низкорослая морская сосенка вовсе не высока, а развилка дерева, где я вцепилась руками в кору, кажется совсем близкой к земле. Жеребец явно примеривается достать меня зубами. Тянет мощную шею. Кровь из ранки на лбу продолжает бежать от напора лошадиного сердца наружу. Только теперь это уже не мокрый красный червяк, а дождевая алая жила кровищи, которая стекает по морде до самых ноздрей.

Поняв, что просто зубами меня не содрать, конь вдруг встал на дыбы, лязгая челюстью. Тщетно! Даже в этом случае между зубами и жертвой оставалось больше чем метр пустоты.

В припадке отчаяния я по-детски отламываю от сосны сухую прямую мертвую ветку и бросаю ее вниз, целясь в пенную глотку самца: подавись, скотина!

Но что я вижу? Мамочка! Ветка острием свежего слома вонзается прямо в правый глаз жеребца. Прямиком в огромное глазное яблоко. Чмокнув, моя стрела глубоко уходит в зрячий белок, погружаясь в глазное желе. Веки захлопываются вокруг ветки. Кожица, бешено морщась, обхватывает древко. Напрасно! Огромные лошадиные ресницы, сминая друг друга, пытаются выпихнуть ветку. Тщетно! Между стиснутых век брызгает кровь. Ее рост достигает длины ветки!

Взревев от боли, конь валится на бок и начинает кататься по земле, лягая копытами воздух. Тут стрела задевает почву и с хрустом ломается пополам.

Вскочив, конь ужаленно мчится в ночную даль, как будто, убежав от меня, можно убежать от боли. Красный обломок в глазу торчит как антенна мобильника, она посылает в мир голос страдания. Зачем ты преследовал сиротку, несчастный?!

И вновь тишина. Только луна. Только свет неяркой свечи в руках Золушки. Лишь звезды. Ничего, кроме ночи. Нажим лунной дорожки на море. Блеск ножа феи в начале волшебства.

Что дальше? Я спустилась от сосны к противоположному берегу и снова бросилась вплавь, забирая резко вправо к невидимому берегу. Один раз в небе пролетел полуночный самолет. Он убедил, что плыву я в правильном направлении. Я перевернулась на спину, провожая полет горьким взглядом. Это был большой первоклассный «Боинг». Он явно летел в сторону Хельсинки. Я следила за кружочками бортовых огней до тех пор, пока они не пропали из виду. Там уютные кресла. Там пассажиры читают журналы. Там стюардессы катят по коврам дивные столики с баночками колы и швепса. Там есть Бог, защитник обиженных и оскорбленных. И создал он два светила великих: светило большое, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью… Почему же мне ничего не светит? Почему я обречена бороться за каждую секунду своей жизни? Почему я не там, наверху, а внизу? Почему плыву в преисподней, в середине самого черного отчаяния? Серебряной рыбкой в густой чернильной туши? Одна против всех!

Когда стало светать, я наконец заметила берег.

Это были самые ужасные минуты. Берег выступил вдали угрюмым сгустком тумана. До него было не меньше полутора, а то и двух километров! Я была совершенно измотана. Каждый гребок давался с трудом. Пот проникал сквозь водные очки и заливал солью глаза. Ел веки. Рот пересох. Вода в патрончиках кончилась. Ласты тянули ко дну.

Последние метры были просто чудовищны. Я даже стала пить соленую воду. Я чувствовала, что иду ко дну. Я уже не плыла. Я просто стала тонуть. И вдруг коснулась дна. Колени стукнули в гальку. Но я не чувствовала боли. Я не могла поднять головы. Даже глаз не могла закрыть. Я видела прямо перед собой белую птицу. Она неподвижна. Глаз различил два малиновых прутика, которые торчали из снежного пушистого донца. Каждый прутик обтянут корой и на конце растраивается трилистником перепонок. Это же чайкины лапки!

Я так неподвижна, что чайка меня не боится.

Раннее-раннее утро. С моря на берег полз туман. Песок и галечник кончился. Я брела по траве.

Еще один призрак — сеновал.

Господи, как душисто и винно пахнет свежее сено! Я вскарабкалась — на коленях — по гладким ступеням куда-то вверх. Кудахтая, от утопленницы убежало видение снеговой курицы с бледно-розовым гребешком. Убежало, оставляя в ямке на сене белоснежное овальное наваждение. Я подняла фантом зыбкими руками голода, обняла бледными полосками пальцев, поднесла к самому лицу и начала кусать скорлупу. И вдруг, хрустнув, снежный призрак щедро, сытно, безумно и густо пролился в рот горячим цветом янтарного желтка и молочного белка. Это яйцо!

Я заснула крепко, как никогда в жизни.

И был вечер, и было утро: день четвертый.

Роковая ошибка ясновидца…

Я теряю всякие надежды когда-нибудь узнать собственное прошлое

Итак, около полуночи я нашел врага в ночном поезде, и уже через два часа — в самый разгар ночи — я был вызван из казармы охраны прямо в личные апартаменты генерала. Неслыханная честь! Офицер безопасности проводил внутрь и оставил меня одного в святая святых. Надо же, после того, как я узнал про Лизу Розмарин, — ученик стал важной шишкой!

Я оказался в просторной комнате с размашистым окном на лунное море. Огляделся — обстановка спартанская: одинокий рабочий стол, кресло на винте с прямой спинкой, тут же столик с мощным компьютером, у стены — необъятный диван, на котором горбится забытый плед в крупную клетку. Холодный свет люминесцентных ламп. Ничего лишнего… Но где сам маэстро?

«Мне скучно, бес».

Тут мое внимание привлек некий предмет на стене. Он почему-то спрятан за плотными шторками. Что там? Не сдержав любопытства, я подошел ближе и — раз! — раздвинул шторки по сторонам. Хм… на стене под стеклом скрывалась гравюра весьма непристойного содержания.

— Ты ищешь зеркало, Герман?

Генерал вошел так неслышно, что я не успел задернуть занавески.

— Поверь, ты выглядишь неплохо, Герман. Всему свое время.

Я ожидал от маэстро вспышки гнева, но шеф был в отличном расположении духа.

— Это Салмакида, — добавил вдруг маэстро, кивнув на шторки, — она была пленительной нимфой, а ее волшебный источник — величайшим чудом Эллады… Я любил в нем купаться, Герман. От Каны всего полчаса езды на колеснице по дороге на Саврос. И вот он. Вода делит купальщика на две половины — мужскую и женскую. Всплываешь — и оборачиваешься девушкой, ныряешь — становишься юношей и вожделеешь себя же.