Белые зубы - Зэди Смит

— Знаешь что, — сказал Арчи, заглянув в глаза Самада и увидев там отражение купола. — Оставайся у меня всего пара часов, я бы не стал раскрашивать потолок.

— А чем бы ты удивил человечество в последние часы перед смертью? — поинтересовался Самад, недовольный тем, что нарушили его приятное раздумье. — Доказал бы теорему Ферма? Постиг учение Аристотеля?

— Что? Кого? Не… Я бы, знаешь… занялся любовью с дамой, — сказал Арчи, застеснявшись собственной неискушенности. — В последний раз.

Самад захохотал.

— Скорее уж, в первый.

— Ладно тебе, я серьезно.

— Хорошо. А если бы «дам» поблизости не оказалось?

— Ну, всегда ведь можно, — и Арчи покраснел, как английский почтовый ящик, тоже решив по-своему укрепить их дружбу, — погонять лысого, как говорят в американской армии!

— Гонять лысого… — презрительно протянул Самад, — и это все? Единственное, чего тебе хочется перед тем, как соскочить с земного круга — погонять лысого. Достичь оргазма.

Арчи, в чьем родном Брайтоне никто никогда не произносил таких слов, как «оргазм», затрясся от смущенного ржания.

— Кто тебя насмешил? Что тут смешного? — спросил Самад, рассеянно закуривая, несмотря на жару, сигарету и блуждая пропитанными морфием мыслями где-то далеко.

— Ничего, — запинаясь, начал Арчи, — ничего.

— Джонс, неужели в тебе этого нет? Неужели в тебе нет… — лежа на пороге, ногами наружу, Самад протягивал руки к потолку, — …порыва? Они не гоняли лысого, они стремились к чему-то более значимому.

— Если честно, разницы я не вижу, — сказал Арчи. — Умер значит умер.

— Да нет, Арчибальд, нет, — с тоской прошептал Самад. — Это не ты говоришь. Нужно жить, всецело сознавая, что твои поступки не пройдут бесследно. Если бы не они, Арчибальд, — он указал на стены, — мы были бы не те. Они это знали. И мой прадед знал. А когда-нибудь узнают и наши дети.

— Наши дети! — фыркнул, развеселившись, Арчи. Перспектива обзаведения потомством казалась весьма отдаленной.

— Наши дети родятся из наших поступков. Их судьбы зависят от наших дел. Нет, поступки не проходят бесследно. Просто подумай, что ты будешь делать, мой друг, когда игра закончится. Когда прозвучит последний аккорд. Когда рухнут стены, потемнеет небо и загудит земля. В тот момент за нас будут говорить наши поступки. И не важно, кто будет тогда на тебя смотреть — Аллах, Иисус, Будда или никто. В холод можно видеть свое дыхание, в жаркий день нет. Но в любом случае человек дышит.

— А знаешь, — сказал, помолчав, Арчи, — когда я отбывал из Филикстоу, мне показали новую дрель, она складывается пополам, и на нее можно насаживать разные штуки — гаечный ключ, молоток, даже открывалку. Очень, думаю, удобно в походных условиях. Доложу тебе, мне чертовски такую хочется.

Какое-то время Самад вглядывался в Арчи, затем покачал головой.

— Давай войдем. Болгарская кухня переворачивает желудок. Мне нужно вздремнуть.

— Ты чего-то бледный, — заметил Арчи, помогая ему встать.

— Это за грехи, Джонс, за мои грехи, я еще грешнее, чем сам грех, — хихикнул себе под нос Самад.

— Что ты сказал?

Арчи почти тащил его на себе.

— Я съел нечто такое, — Самад перешел на чеканный английский, — что со мною не сочетается.

Арчи было отлично известно, что Самад ворует из кабинетов морфий, но, похоже, Самад от него таился, поэтому, сгружая его на матрас, он сказал только:

— Давай тебя уложим.

— Когда все закончится, мы встретимся в Англии, хорошо? — выдохнул Самад в матрас.

— Да. — Арчи представил, как они станут прогуливаться по брайтонскому пирсу.

— Потому что ты англичанин каких мало, сапер Джонс. Я считаю тебя своим другом.

Не будучи уверенным, считает ли он Самада своим другом, Арчи все же счел необходимым ответить на такие сантименты мягкой улыбкой.

— Году в семьдесят пятом мы с женой пригласим тебя пообедать. Мы превратимся в толстопузых богачей, восседающих на горе денег. Мы непременно встретимся.

Чуя в заморской еде подвох, Арчи вяло улыбнулся.

— Мы будем дружить всю нашу жизнь!

Уложив Самада, Арчи нашел себе матрас и устроился на нем спать.

— Спокойной ночи, друг, — совершенно счастливым голосом сказал Самад.

* * *

Наутро в городок приехал цирк. Разбуженный криками и улюлюканьем, Самад натянул форму и здоровой рукой подхватил пистолет. Оказавшись на залитом солнцем крыльце, он увидел русских солдат в защитного цвета гимнастерках: одни играли в чехарду, другие выстрелами сшибали друг у друга с головы консервные банки или метали ножи в насаженные на палки картофелины, на каждой из которых красовались черные усики. Подкошенный внезапной догадкой, Самад опустился на ступени и, со вздохом сложив на коленях руки, подставил лицо жарким солнечным лучам. Мгновение спустя на крыльцо, размахивая пистолетом, вылетел готовый к бою Арчи в полуспущенных штанах и с перепугу выстрелил в воздух. Цирковое представление продолжалось как ни в чем не бывало. Самад, устало потянув Арчи за брюки, жестом поманил его сесть.

— Что тут происходит? — спросил Арчи, глядя на него еще не прояснившимися после сна глазами.

— Ничего. Абсолютно ничего не происходит. На самом деле все уже давно произошло.

— Но эти люди, наверное….

— Взгляни на картофелины, Джонс.

Арчи ошалело уставился на него.

— При чем здесь картошка?

— Это картофелины-гитлеры. Овощи-диктаторы. Экс-диктаторы. — Он снял с палки одну из них. — Видишь эти усики? Она окончена, Джонс. Кто-то окончил ее за нас.

Арчи глядел на картофелину в его руке.

— Словно автобус, Джонс. Мы пропустили эту чертову войну.

Арчи высмотрел в гуще картофельного сражения долговязого русского парня и крикнул ему:

— По-английски понимаешь? Давно она закончилась?

— Война? — недоверчиво рассмеялся тот. — Две недели назад, товарищ! Хочешь еще повоевать, поезжай в Японию!

— Словно автобус, — повторил, качая головой, Самад. В нем закипала бешеная ярость, гнев перехватывал горло. Война была его шансом. Он хотел приехать домой покрытый славой, а затем триумфатором вернуться в Дели. Когда еще появится такая возможность? Подобной войны больше не будет, это факт. Тем временем солдат, ответивший Арчи, подошел ближе. Он был одет в русскую летнюю форму: тонкую гимнастерку со стоячим воротником и мягкую бесформенную пилотку; пряжка пояса, крепко сидящего на его внушительной фигуре, поймав солнечный луч, запустила зайчиком в глаз Арчи. Когда зрение вернулось, Арчи принялся рассматривать широкое открытое лицо, левый глаз с легкой косинкой и песочные, торчащие во всех стороны волосы. Этот русский солдат казался радостным порождением яркого утра, а его беглый, с американским акцентом, английский, хлестал в уши, как прибой.