Не забывай меня, любимый! - Анастасия Туманова

– Дурка! Это ты когда ж успела? Вот ведь чёрт… – с досадой пробормотал он, злясь на то, что проспал момент, когда у кобылы отошли воды. Дурка казалась совершенно спокойной, но, потрогав её, Сенька с тревогой убедился, что лошадь горячая, как печка.

Это было совсем плохо. Едва сдерживая охватившую его дрожь, уговаривая самого себя не сходить с ума до времени, Сенька притащил от дверей ведро с водой, поставил под морду Дурке, но кобыла пить не стала. Парень потянулся было ощупать её брюхо, однако и этого она не позволила, нервно мотнув головой.

– Дурка, Дурка, лачинько[25], что ты… Не бойся, я ведь здесь… – уговаривал её Сенька, гладя дрожащей рукой горячую шею лошади и лихорадочно соображая, что же делать.

В Большом доме, кроме нескольких старух и детей, не осталось никого: все уехали в ресторан. Других цыган на Живодёрке Сенька не знал, и обратиться за помощью было не к кому.

– Вот так и чуял, что добром не кончится… Милая, постарайся, прошу, девочка, давай… – шептал он, прижимаясь щекой к шее Дурки, но та лежала неподвижно, тяжело дышала и время от времени мерно взмахивала головой. С трудом взяв себя в руки, Сенька начал вспоминать случаи, когда сам наблюдал роды у кобылы и всё, что по этому поводу рассказывали дед и другие цыгане. Но сам он ничего подобного за свои семнадцать лет не видел: как правило, кобылы рожали легко и быстро, и вмешиваться в это вовсе не было нужды. Что же делается с Дуркой сейчас, отчего она горячая, почему жеребёнка до сих пор нет? Может… может, дохлый он там?!

От этой мысли Сенька чуть не завыл и одним прыжком вскочил на ноги, намереваясь вот сейчас, сию минуту бежать, звать кого-нибудь из взрослых цыган на помощь, пусть даже придётся перебудить пол-Москвы, – и пусть потом смеются над ним, пока не лопнут! Но в этот миг Дурка тяжело приподнялась, посмотрела на Сеньку – и тут же легла назад. И парень понял, что шагу от неё не сделает, потому что Дурка боится ещё больше, чем он.

– Я не пойду, глупая, чего ты испугалась… – Сенька сел на солому возле головы лошади, стиснул между коленями дрожащие руки. – Это ведь у тебя первый… Что ж такое, а? Чего это ты удумала? Хорошо же всё было! Девочка, ну хоть как-нибудь попробуй, ведь подохнешь… И я тут вместе с тобой… Да что ж нам делать, а?!.

Дурка не шевелилась. Сенька обнял её большую голову; прижавшись к ней щекой, почувствовал мучительную дрожь лошади. И, зная, что Дурка понимает каждую его мысль так же, как он чувствует то, что творится в её голове, что так всегда было и прежде, заговорил с ней без слов.

«Отпусти, милушка, я позову кого-нибудь… Может, ещё успеем…»

«Не надо, не ходи. Я боюсь».

«Я очень быстро!»

«Не надо. Ты уйдешь – и я умру».

«Глупая, но я же не знаю, что делать!»

«Я тоже. Но мне страшно. Останься».

– Дурка, Дурка, Дурка… – зашептал Сенька, утыкаясь мокрым от слёз лицом в натянутую, дрожащую шкуру кобылы. – Отпусти, отпусти меня, девочка, прошу, я быстро сбегаю…

Дурка вдруг содрогнулась всем телом, и Сенька взвился на ноги как ужаленный. В кромешной темноте не было видно ни зги, вспышки молний лишь на мгновение освещали край стойла, не давая разглядеть ничего, и он бросился зажигать лучину, воткнутую в стену над ведром воды. Руки дрожали, спички ломались и гасли, мимоходом Сенька подумал, что, не ровён час, учинит пожар в чужой конюшне, а только этого ещё недоставало… Но лучина загорелась в конце концов, и парень, опрометью кинувшись назад и прижавшись к боку кобылы, ощутил вдруг тяжёлые долгие толчки.

– Пошёл?! – не веря своим глазам, прошептал он. – Пошёл?! Живой, значит?! Давай, милая! Давай, хорошая, золотая моя, давай! Ну! Ну! Ду-урка же!

Но кобыла снова протяжно, совсем по-человечески вздохнула, дрогнула и вытянулась. Похолодев от ужаса, Сенька смотрел на неё, боясь дотронуться и понять: всё… Наконец, сделав над собой страшное усилие, протянул руку. Со страшным облегчением убедился, что Дурка жива. Но и тяжёлых, размеренных толчков больше не было. Уставшая кобыла дала себя ощупать, Сенька убедился, что жеребчик здесь, совсем близко… что же она его не выпускает?!

– Ду-урка… – уже безнадёжно попросил он, садясь рядом с головой кобылы и заглядывая в её глаза. – Миленькая, давай ещё, пошло ведь как хорошо… Ещё разок так надо, и всё! А?

Дурка не шевелилась. Сенька машинально гладил её по раскалённой шее, вытирал рукавом лицо. Поднялся было – и Дурка тут же посмотрела на него.

«Уходишь?!»

– Дура несчастная!!! – не выдержав, крикнул он.

– Чяворо, что орёшь? Бабу, что ль, приволок? – поинтересовался вдруг снаружи знакомый насмешливый голос. Ещё не вспомнив, кому принадлежит этот голос, но страшно обрадовавшись тому, что хоть кто-то пришёл, что они с Дуркой больше не одни, Сенька вскочил, кинулся к дверям конюшни – и чудом не сбил с ног входящего с колом в руках Мардо.

Митька был мокрым с головы до ног, щурился на лучину, вытирал мокрую физиономию рукавом. Швырнув к стене кол, он сердито посмотрел на Сеньку.

– С кем ты тут, чяворо? А я через забор лезу, смотрю – в конюшне у Яшки огонёк блестит… Ну, думаю, лошадей свести залезли, дрын схватил, бегу… а это ты! Баба-то где спряталась?

– Какая баба?! Дурка у меня тут…

– Тьфу-у… – разочарованно сплюнул Мардо. – А с ней-то что не поладили?

– Вот, погляди… – Сенька упал на колени рядом с кобылой и начал оглаживать дрожащими пальцами её голову. Дурка не шевелилась. Мардо выдернул из стены лучину, быстро подошёл к лошади; нахмурившись, осмотрел её живот, наклонился, потрогал.

– У-у… Плохо совсем, – он воткнул лучину в притолоку и вытащил из-за голенища длинный, тускло блеснувший синевой нож. Глаза у Сеньки стали круглыми от ужаса.

– Не дам!!! – Он с силой оттолкнул Митьку. Тот, потеряв равновесие, свалился в кучу сена у стены, выронил нож, но тут же вскочил на ноги.

– Рехнулся, сосунок?! – От сильного удара Сенька отлетел к стене, ударился о шершавые брёвна, свалился на пол. Вскочив, бросился было снова – и опять полетел в сторону.

– Да уймись ты! Связывать мне тебя?! Не трону я её, недоумок!!! – заорал Митька. Нож валялся у него под ногами; Мардо быстро поднял его, одновременно доставая из-за пазухи фляжку.

– Угомонился? Открой, полей…

Сенька торопливо вытащил пробку, запахло спиртным. Мардо подставил нож; Сенька вылил на него всё содержимое фляги.

– Что делаешь, убью!!! Малость надо было! Много чести дохлятине твоей! Свети! – оттолкнув Сеньку, Мардо встал на колени рядом с неподвижной Дуркой, наспех перекрестился левой рукой (в правой был зажат нож) – и в свете лучины снова коротко сверкнуло лезвие. Сенька зажмурился. По спине, холодные, противные, ползли струйки пота. Чувствуя, что руки дрожат всё сильнее и что лучина в пальцах ходит ходуном, он понимал, что надо бы воткнуть её в стену, но не мог сделать этого, боясь открыть глаза и увидеть мёртвую Дурку. И сумел вздохнуть, только услышав короткий стон кобылы.