Врачебные тайны дома Романовых - Борис Нахапетов

С тех пор как я стал заниматься медицинской практикой, я никогда ещё не видел ничего сколько-нибудь похожего на такую смерть; я даже не считал возможным, чтобы сознание в точности исполненного долга, соединённое с непоколебимою твёрдостью воли, могло до такой степени господствовать над той роковой минутой, когда душа освобождается от своей земной оболочки, чтобы отойти к вечному покою и счастию; повторяю, я считал это невозможным, если (бы) я не имел несчастья дожить до того, чтобы всё это увидеть».

Весьма подробно интересующие нас события описаны в дневниках фрейлины двора, А.Ф. Тютчевой, дочери великого русского поэта и дипломата Ф.И. Тютчева.

Несмотря на то что дневниковые записи, за немногими исключениями, имеют односторонний характер и редко представляют собой результат аналитической мысли, они подкупают своей непосредственностью, отсутствием влияния последующих колебаний общественного мнения. Поэтому они, хотя и требуют тщательной и всесторонней проверки, являются ценным материалом для исторических исследований.

«19 февраля. Император неделю как болен гриппом, не представлявшим вначале никаких серьёзных симптомов; но, чувствуя себя уже нездоровым, он вопреки совету доктора Мандта настоял на том, чтобы, поехать в манеж произвести смотр полку, отъезжающему на войну, и проститься с ним. До сих пор болезнь государя держали в тайне. До 17-го даже петербургское общество ничего не знало о ней, а во дворце ею мало были обеспокоены, считая лишь лёгким нездоровьем… Накануне Мандт объявил положение императора серьёзным. Цесаревич сказал Великой княгине, что доктор Карелль сильно встревожен, Мандт же, наоборот, не допускает непосредственной опасности. „Тем не менее, — добавил Великий князь, — нужно позаботиться об опубликовании бюллетеней, чтобы публика была осведомлена о положении…“

…Вошёл цесаревич со смертельно бледным и изменившимся лицом. Он пожал нам руку и сказал: „Дела плохи“, — и быстро удалился. Подагра (видимо, имелись в виду расстройства дыхания астматического типа. — Б.Н.) поднималась, паралич лёгких был неминуем. Ночь кончалась. Бледный свет петербургского зимнего утра понемногу проник в вестибюль, в котором мы находились. Приток народа и волнение всё возрастали около комнаты, где император в тяжёлых страданиях, но в полной ясности ума боролся с надвигавшейся на него смертью. Наступил паралич лёгких, и, по мере того как он усиливался, дыхание становилось более стеснённым и более хриплым. Император спросил Мандта: „Долго ли ещё продлится эта отвратительная музыка?“ Затем он прибавил: „Если это начало конца, это очень тяжело. Я не думал, что так трудно умирать“.

Предсмертное хрипение становилось всё сильнее, дыхание с минуты на минуту делалось всё труднее и прерывистее. Наконец по лицу пробежала судорога, голова откинулась назад. Думали, что это конец, и крик отчаяния вырвался у присутствующих. Но император открыл глаза, поднял их к небу, улыбнулся, и всё было кончено. При виде этой смерти, стойкой, благоговейной, можно было думать, что император давно предвидел её и к ней готовился. Отнюдь нет. До часа ночи того дня, кода он скончался, он не сознавал опасности и так же, как и все окружающие, смотрел на свою болезнь как на преходящее нездоровье.

20 февраля. В час состоялась панихида в комнате, где лежит покойный император. Тело уже набальзамировано, и лицо его страшно изменилось. Сегодня тело императора перенесли в Белую залу. Эта зала невелика, а толпа была огромная, и жара почти нестерпимая.

21 февраля. Сегодня, утром я присутствовала на панихиде совершенно больная. Пришлось закрыть лицо государю. Говорят, что оно сильно распухло. Бальзамирование произведено неудачно, и тело начинает разлагаться. Запах был очень ощутителен. (Блудова) сказала, что необходимо уговорить государя (Александра II. — Б.Н.) немедленно опубликовать подробности смерти императора Николая, так как в народе уже ходит множество слухов, волнующих массы, и могущих привести к беспорядкам. Все поражены внезапностью смерти, весть о которой разразилась как бомба, как удар молнии, тогда как не было помещено ни одного бюллетеня о болезни императора и об опасности, угрожавшей его жизни (А.Ф. Тютчева, видно, газет не читала, но мы-то знаем, что бюллетени о болезни Николая I, правда, с опозданием, были напечатаны в столичных газетах. — Б.Н.). Недовольны тем, что тело выставлено в такой маленькой зале, что публике нет к нему доступа. Уже распространяется слух, что тело портится и что пришлось его закрыть. Говорят об отравлении, уверяют, что партия, враждебная войне, хотела отделаться от императора, обвиняют Мандта, которому давно не доверяют, — одним словом, тысячи нелепых слухов, какие часто возникают в моменты неожиданных кризисов, слухов, которым верят массы, всегда жадные до всего необычайного и страшного. Для них всё представляется возможным, кроме того, что действительно есть.

22 февраля. Сегодня вечером на панихиде запах был нестерпим. Тело в полном разложении, а народ волнуется. Говорят, что некоторые стараются приподнять тяжёлые покровы, герметически закрывающие тело. И что трудно их от этого удержать».

А вот что писал в своих «Записках» ещё один очевидец тех событий — флигель-адъютант (позднее — сенатор) В.И. Ден:

«Во время последней болезни императрицы (супруги Николая I Александры Фёдоровны. — Б.Н.), жизнь которой была в опасности, государь проводил большую часть ночей без сна, и, таким образом, к нравственным потрясениям присоединилось физическое расстройство, ещё усугублённое системой лечения доктора Мандта, основанной на диете. Государь был ужасно бледен и заметно похудел, но ни в чём не изменил образа жизни, и конечно, никто не подозревал, что дни его были сочтены. Между тем, несмотря на холодную погоду, он осматривал все войска, ежедневно частями проходившие через Петербург в Финляндию (?).

В первой половине февраля высочайший смотр одного из проходящих маршевых батальонов государь, по нездоровью, поручил провести наследнику. Со всех сторон уверяли, что у государя простой грипп, к которому все жители так привыкли, что о нём говорят, как о самом обыкновенном насморке.

15 февраля я встретил государя в санях, катающимся по городу, и совершенно успокоился насчёт его здоровья.

Быстро разнёсшаяся весть о кончине государя привела весь город в какое-то оцепенение. Никто к ней не был подготовлен, многие не подозревали, что государь болен. Немедленно затем начали ходить нелепейшие слухи об отраве; одни обвиняли доктора Мандта, утверждая, что он сам давал принимать государю какие-то порошки собственного, таинственного приготовления, другие уверяли, что государь сам отравился, объясняя это тем, что он в своей гордости не мог перенести наших неудач, как дипломатических, так и военных, и не хотел пережить (падения) русского престижа, сильно поколебленного в Европе событиями последнего года. Мне кажется, было бы лишним пояснять всю нелепость этих толков. Мандта я видел только два раза у отца, как человека не знал и никаких предположений не считаю себя вправе делать о том — есть ли возможность его заподозрить в таком ужасном преступлении. Что касается другого предположения, то я его решительно отвергаю. Кто знал близко Николая Павловича — не мог не оценить глубоко религиозного чувства, которое его отличало и которое, конечно, помогло бы ему с христианским смирением перенести все удары судьбы, как бы тяжки, как бы чувствительны для его самолюбия они бы ни были.