Журнал Виктора Франкенштейна - Питер Акройд

Итак, Фред отправился на поиски. Не прошло и часа, как он возвратился, победно неся клочок бумаги.

— Вина́, воды и виски, — произнес он. Вид у меня был, верно, удивленный. — Это, сэр, Юлий Цезарь сказал. Когда победил.

Он протянул мне бумажку, на которой значились имя и адрес: «У.-У. Армитедж и сын, дом 14, Фрайди-стрит, Чипсайд».

Таковы были мои нетерпение и спешка, что я отправился туда в тот же день. Это было здание с нешироким фасадом, маленькою дверью, выходившей на улицу, и узким окном высотою во весь первый этаж. Когда я вошел, над головой у меня прозвонил надтреснутый колокольчик, и через пару мгновений я услыхал звук шаркающих шагов. Высокое окно было, похоже, устроено так, чтобы улавливать как можно больше света с улицы. На полках вокруг меня лежали на виду очки всевозможных разновидностей: зеленые очки, синие очки, выпуклые очки, вогнутые очки, очки с передними стеклами, очки с боковыми стеклами и прочие. В лавку вошел опиравшийся на трость старик. Макушка его была совершенно лысой, а по сморщенному рту возможно было предположить, что он лишился зубов, однако ясность его глаз я сразу же заметил.

— Чем могу служить, сэр?

— Я ищу мистера Армитеджа.

— Он перед вами.

— Полагаю, сэр, у вас есть сын.

— Есть.

— Мне посчастливилось встретить его в Париже, и я обещал нанести ему визит по возвращении в Лондон.

— Как ваше имя, сэр?

— Франкенштейн. Виктор Франкенштейн.

— Что-то… — он поднес руку ко лбу, — припоминаю. — Вошедши во внутренний коридор лавки, он позвал: — Селвин!

На лестнице, не покрытой ковром, послышались торопливые шаги, и в комнату вошел мой знакомый.

— Боже милосердный! — произнес он. — Я надеялся увидеть вас снова. Отец, это мистер Франкенштейн — тот, что изучает тайны человеческой жизни. Я рассказывал вам про него.

Взглянув на меня своими ясными глазами, отец, казалось, был удовлетворен.

— Вели матери принести нам зеленого чаю, — сказал он. — Вы пьете зеленый чай, мистер Франкенштейн? Он очень полезен для зрительных нервов.

— Рад буду его отведать, сэр.

— Селвин его пьет по утрам и вечерам. Я проверял его глаза, сэр. Ему от самого Темпл-бара ничего б не стоило разглядеть Монумент, не будь меж ними домов. Раз, стоя на Миллбэнке, он прочел вывеску лавки в Лэмбете.

— Поразительно.

В лавку вошла миссис Армитедж, неся поднос с чайником и чашками. Выглядела она существенно моложе своего мужа, на ней было зеленое атласное платье, едва прикрывавшее пышную грудь, а волосы она по моде завила кольцами.

— Не угодно ли чаю? — спросила она меня.

— Благодарю.

— Он горячий, сэр. Вода должна быть кипящею, иначе не почувствовать прелести листьев.

Итак, мы пили чай, а Селвин Армитедж пересказывал своему отцу подробности нашей встречи в парижской дорожной гостинице. Затем я поведал присутствующим о том, чем занимался в Оксфорде, стараясь не упоминать об экспериментах с человеческими телами. Вместо того я развлекал их описаниями эффективности электрического потока. Когда я рассказал про мертвого кота, шерсть у которого встала дыбом, а пасть раскрылась после небольшого электрического разряда, миссис Армитедж извинилась и поднялась в гостиную. Смеркалось, приближался вечер, и мужчины пригласили меня разделить с ними бутылку портвейна. Казалось, им жаль было меня отпускать.

После первого стакана я приступил к делам, интересовавшим меня более всего.

— Селвин говорил мне о том, что вы работали с мистером Хантером.

— Блаженной памяти человек. Был наилучшим хирургом в Европе. Любой канал мог раскупорить за какую-нибудь минуту. По грыжам ему не было равных.

— Расскажите ему о вашем свище, отец.

— Он соизволил меня лечить, когда у меня появились жалобы. Не успел я опомниться, как он уж начал и кончил.

— Но вам, должно быть, пришлось испытать боль, мистер Армитедж?

— Что такое боль, мистер Франкенштейн, когда ты в руках мастера своего дела?

— Об экспериментах его наслышан весь мир, — сказал я.

— Созерцать их было истинное чудо, сэр.

— Не пытался ли он замораживать существа, а затем оживлять их?

— Он практиковался на сонях, но безуспешно. Впрочем, однажды он, помнится, заморозил петушиный гребень. В сильные морозы они, знаете ли, отпадают.

— Но ведь он полагал, что сможет пойти тем же путем и с человеческим организмом?

— А вот это, мистер Франкенштейн, занятный вопрос. — Старик Армитедж подошел ко внутренней двери и позвал жену; та принесла сверху еще одну бутылку портвейна. — В этом отношении он, сэр, по большей части придерживался того же мнения, что и вы. Потому-то мой сын и рассказал мне о вас. Мистер Хантер верил в то, что он называл основою жизни. Мнение его было таково, что она порою держится в теле час или более после смерти.

— Следственно, ее возможно восстановить.

— Верно.

— В «Журнале джентльмена» я прочел любопытное сообщение о попытке оживить доктора Додда, — сказал я.

— Насколько я помню, сэр, сообщение это было неточным. В теплую ванну мы его не клали. Это не произвело бы большого эффекта.

— Но ведь мистер Хантер пытался вернуть его к жизни другими способами, не так ли?

— После того как его сняли с виселицы, тело доставили в дом мистера Хантера на Лестер-сквер, пустивши лошадей во весь опор. Мы растерли тело, чтобы восстановить его естественное тепло, а мистер Хантер тем временем попытался раздуть легкие с помощью мехов. Однако покойник слишком долго провисел в Тайберне. Затем, сэр, он испробовал вашу методу. Он пропустил по телу череду резких ударов, происходивших из лейденской банки. Увы, Додд был совершенно недвижим.

— Полагаю, мистер Армитедж, электрическая мощность была слишком низка. Банка никого не способна вызвать обратно к жизни. Тут необходима огромная сила.

— Есть ли такая сила у вас, сэр?

Я насторожился.

— В один прекрасный день я надеюсь ее достигнуть.

— А! Мечты. Мистер Хантер часто говорил, что экспериментатор, у которого нет мечты, и не экспериментатор вовсе.

— Он так и не прекращал своих экспериментов?

— Не прекращал. Ему случалось брать зуб у здорового ребенка и пересаживать в десну человека, которому тот был надобен. Зуб он привязывал водорослями.

— Это, несомненно, операция замечательная.

— О, что ему это, сэр! Он умел пересадить семенник петуха на живот курицы, и тот начинал расти.

— Говорят, — сказал я, — будто в его анатомическом театре всегда полно было наблюдателей.