Миром правят Ротшильды. История моей семьи - Ги де Ротшильд

И только американцы не были союзниками, как все другие. Они носили иную военную форму, получали значительно лучшее жалованье, вели себя менее дисциплинированно, высказывались более иронично, маршировали довольно расхлябанно, совсем как это показывалось в их фильмах, создавали много шума – короче говоря, выделялись до такой степени, что порой раздражали англичан.

* * *

Лондонских голлистов объединяли чувства, которые они демонстрировали с какой-то чрезмерной гордостью.

Истинный голлист – это прежде всего неискоренимый бунтарь. Официальная Франция – ее правительство и властные органы, ограничения и правила, которые она считает обязательными к исполнению, – все это они напрочь отвергали. От всего отрекались. В самой этой позиции некоторые видели зародыш революции; выйти за рамки законности было нелегко для всех, и многие чувствовали, что перешли Рубикон.

Голлист, таким образом, считал себя «вне закона»; приговоренный к смерти, конечно, заочно, он не представлял себе, сможет ли когда-нибудь вернуться во Францию, и какой будет эта Франция.

Голлист чувствовал себя апатридом или, точнее, чувствовал, что, быть может, больше никогда его родина не будет такой, какой он бы хотел ее видеть. Многие больше не имели законного гражданства, бежав с первым же пароходом, не зная наверняка, смогут ли вернуться. Напрасно мы старались считать себя передовым эшелоном страны, все могло сложиться как нельзя хуже. Конечно, мы знали, что англичане нас не выдворят, но мало кто имел жилище где-нибудь, кроме Франции. Некоторым в этом случае предстояло принять решение – либо как-то ассимилироваться, либо навсегда остаться с чувством изменника. В зависимости от душевного склада, каждый это чувство разрыва с прошлым переживал более или менее глубоко, но оно порождало «корпоративный дух» и ту солидарность, которой отмечены отверженные или все утратившие прежние связи и привязанности.

Наконец, голлист (в отличие от своего руководителя!) был вечно сомневающимся. Да, оказавшись в Лондоне, мы верили, что сделали правильный выбор, что находимся в хорошем лагере, но мы бесконечно спорили о том, каким будет послевоенный порядок, выживет ли правительство Виши и вишизм, мы говорили об опасности гражданской войны, о неизвестности, которая нас ожидала. Будет ли режим левым, и до какой степени? Один участник Сопротивления убеждал нас, будто французы резко изменились, будто даже «жандармерия стала мятежной»! Несмотря на все это, я постоянно думал о том, что остается провишистски настроенная буржуазия, и что антисемитизм становится все более злобным.

Сейчас, когда я пишу эти строки, я замечаю в этом некую константу нашей национальной психологии. Все признают, что Франция – страна рациональная, рассудительная и благоразумная, пожалуй, даже склонная к консерватизму. И потом, с интервалом в несколько десятков лет, река вдруг выходит из берегов и разрыв с прошлым кажется неизбежным. Но если перелистать века нашей истории, то мы увидим, что в конце концов все возвращается к ранее заведенному порядку и река возвращается в свои берега. Однако в каждой кризисной ситуации, вопреки своему историческому опыту, французы теряют веру в себя, сомневаются в силе коллективного разума и в возможности снова стать хозяином положения…

Меня вызвали в Лондон, чтобы направить в Военную миссию административной связи, которой руководил Буаламбер, и на создании которой настаивал генерал де Голль. Американцы разработали проект управления освобожденными французскими территориями, Союзное военное управление для оккупированных территорий – AMGOT; над проектом работали в американских университетах, более чем полутора тысячам человек было суждено установить во Франции что-то вроде англосаксонского управления. Им поручалось обеспечить на освобожденных территориях действительно союзное управление. Де Голль, опасаясь, что одна «оккупация» заменит другую и приведет к тем же последствиям, в 1943 году создал «Военный корпус административной связи», подведомственный непосредственно Французскому комитету национального освобождения и сформированный из французских офицеров. Этье де Буаламберу в 1944 году было поручено сформировать и возглавить эту организацию. Более тысячи двухсот офицеров, таким образом, подготовили и направили «во все места дислокации и во все подразделения союзников, чтобы обеспечить их связь с французским населением, восстановить административные органы и заменять их там, где это будет необходимо».

Буаламбер имел репутацию сердцееда и щеголя, но находил время страстно увлекаться политикой. Участнику Дакарского дела, ему удалось совершить сенсационный побег, прежде чем он добрался до Лондона. Теперь он имел чин полковника.

После стажировки в Уимблдоне я приступил к своим новым обязанностям. Моя должность носила славное название – начальник третьего отдела! Впервые за мою карьеру я выполнял штабные функции; в мои обязанности входило принимать вновь прибывших и делить их на группы, руководить подготовкой офицеров связи, решать вопросы, связанные с их стажировкой и затем, с учетом того, что я уже о них знаю, распределять этих добровольцев на наиболее для них подходящие места в различных английских частях оперативного назначения. Французам всех чинов и возрастов полагалось через это пройти. Будущие отношения армий союзников с французской администрацией, с вмешательством или без вмешательства членов нашей миссии, – все это были проблемы политические, которые меня не касались. Но я должен был сам, без помощника, проверять все сведения, относящиеся к связи с британцами, чтобы наши дела получали правильное освещение. Эта работа требовала особого внимания, так как через мои руки проходили весьма значительные цифры. Все вопросы обсуждались по телефону из моего кабинета, и я был постоянно загружен, как барышня-телефонистка в часы пик!

Я работал в тесной связи и полном согласии с английским офицером того же ранга, что я (после Алжира я получил капитанские нашивки), в функции которого входило принимать мои предложения и давать поручения присланным мной новобранцам.

Но вот все были туда-сюда распределены, и я оказался без работы! Одним прекрасным утром Буаламбер мне объявил:

– Теперь вы будете руководить 4-м отделом. Оснастите мне и оденьте всё и всех!

И в одночасье мои обязанности изменились.

Да простится мне краткое возвращение назад, в эпоху Кемберли, чтобы вспомнить одно из моих первых служебных поручений – моя должность называлась «знаменосец», в памяти остались два случая, с ней связанные.

Я получил привилегию нести на вытянутой руке знамя «Свободной Франции» просто потому, что оказался там единственным офицером, награжденным Военным крестом 1939–1940! В тренировочном лагере новобранцы учились ходить в ногу, иногда там были почетные караулы. Но еще случалось, что Вооруженные силы «Свободной Франции» должны были строем идти по улицам Лондона на каком-нибудь торжественном параде. Так, 14 июля 1943 года мы прошли по городу до Веллингтон Барракс, отмечая таким образом в монархической стране взятие Бастилии. Проходя мимо решетки Букингемского дворца, в толпе зрителей я узнал двух девушек… Беби и Чикиту Каркано – дочерей посла Аргентины в Англии. Взволнованный этой встречей, я их дружески приветствовал.