Дядя Зяма - Залман Шнеур

— Пошла вон отсюда! — сказал Зяма дочери тихо и жестко, но загородил выход для Шикеле. И как только Гнеся выбежала из сукки, дядя Зяма начал с двух рук лупить своего близорукого племянника по лицу, по голове, по плечам и по чему попало обоими свежевыделанными бобрами. Это выглядело так, будто он выбивает сырые шкурки о живой столб, который гнется под ударами во все стороны. При этом дядя Зяма хрипло и злобно рычал:

— К отцу езжай! К своему отцу! К отцу!

На следующий день в Зямином доме уже никто не заглядывал в бесхозно валявшиеся бухгалтерские книги. А еще через день на минхе Зяма узнал от Ехиэла-хазана, что его постоялец Шикеле пакует вещи. Уже договорился с извозчиком до Погоста, шесть часов на санях. Шикеле собирает вещи и плачет. Прямо жалость берет смотреть.

Зяма сунул две четвертные бумажки Ехиэлу-хазану в руку, а потом буркнул:

— Передайте ему!

И в тот же вечер, после майрева, Зяма через Грунима-шадхена написал в Киев: если семейство Пик соблаговолит приехать, то, с Божьей помощью, можно писать тноим[120].

1.

В Зямином доме уже почти неделю готовятся к свадьбе. Гнеся, старшая дочь, выходит замуж за Мейлехке Пика, этого одаренного киевского паренька — зятя, обладающего всеми мыслимыми достоинствами и настоящим почерком. Зяма, чтобы Гнеся не затосковала об этом нюне из Погоста, то есть о Шикеле, принялся ее уговаривать-заговаривать с помощью Грунима-ландшадхена. Зяма рассказывал дочери, какое счастье ждет ее в Киеве. Ей будет там так хорошо! В начале лета она, например, поедет со своим суженым в Киев не просто так, а на пароходе по Днепру[122]. Наслаждение, а не поездка! Река течет через горы и долы, поля и леса. Крестьянские бабы приносят на продажу свежие ягоды в соломенных кузовках. А удобства на пароходе! Это не тот пароход-калека, который ходит между Шкловом и Могилевом. Целый город, а не пароход. В Киеве ее суженый займется делами своего отца. Лес так лес, лен так лен, сахар так сахар. Почему бы и нет? Шутите, Киев! Ну а пока муж будет целыми днями занят, она сможет «учиться на зубного». Потом она откроет свой кабинет, и когда-нибудь к ней приедут папа с мамой — и она будет лечить им зубы бесплатно… Ничего, пусть только Гнеся не волнуется. Папа с мамой плохого не посоветуют. Хе-хе… И вообще…

Последнюю уступку про «учиться на зубного» и кабинет придумал реб Груним. Все-таки ландшадхен. Сразу, как бы в шутку, дал понять Зяме, что, когда в человеке разыграется дурное побуждение, вот как у его Гнеси — «учиться на зубного», ему надо бросить косточку… Лишь бы не лаял…

Ну, человек ведь не железный. Гнеся стала прислушиваться. Генка-шалунья, младшая сестра, перестала насмехаться над старшей, зато теперь сестры ночи напролет шушукались в кроватях, так что, проспав, опаздывали к завтраку. И каждый день после утренней молитвы Зяма снова и снова ставил перед Гнесей один и тот же больной вопрос:

— Как нам поступить, доченька?

Как нам поступить? Гнеся больше не отвечала отцу «нет», но и не говорила «да», а произносила только какие-то неопределенные слова, вроде «оставьте меня» или «ах», или «не знаю» и тому подобное. Долго ли, коротко ли, но наконец Груниму-шадхену и Зяме стало ясно, что «тесто поднялось», можно «печь» тноим, а там, не откладывая, — и свадьба.

Когда опять приехали киевские сваты, Гнеся сама удивилась, как быстро она забыла своего бледненького, бедного двоюродного брата из Погоста, хотя тосковать по нему она все-таки тосковала. Но… Может быть, это было вовсе не то, что ее папа называет «не картошка», не влюбленность, а просто сострадание к Шикеле, к его застенчивости, хилости, к его местечковым манерам?.. Сперва Гнеся совсем было растерялась от привезенной киевскими сватами суеты большого города, от коробок шоколада и засахаренных фруктов, сулящих возвышенные наслаждения, от всех этих шелковых блузок и браслетов, от «интеллигентных» ужимок сватьи и маклерских баек свата. Все это ее смущало, но потом стало убаюкивать, пьянить. И помолвка прошла совершенно гладко.

Чтобы не оставить Гнесе времени на раздумья и чтобы она не смогла передумать и, упаси Бог, списаться с Шикеле, Зяма торопился со свадьбой. Он кипел и горел. Не помогали ни Михлины крики, ни советы добрых людей, ни сетования портных, что они не могут разорваться на свадебную одежду и для невесты, и для сватов. Рублем больше, рублем меньше, но чтобы работа была готова! Он, Зяма, знал свою Гнесю, свою паву с большими изумленными глазами… Он боялся упустить из рук такого одаренного зятюшку с таким почерком, как Мейлехке Пик.

После помолвки даже Гнесе стало казаться, что Мейлехке Пик на самом деле одаренный молодой человек, потому что он продемонстрировал ей, что, кроме красивого почерка, еще умеет писать стихи. И на русском, где все строчки у него рифмовались на «ой» или «ою», и на идише. Гнеся даже стала немного гордиться собой: такой жених, с такими достоинствами, доверяет ее вкусу и спрашивает ее мнения! Но вскоре она увидела, что Мейлехке с такой же горячностью и самомнением показывает те же самые стихи ее папе. Но что Зяма смыслит в стихах? Зяма поступил по-своему и оценил стихи на свой лад. Он напялил очки с толстыми стеклами и серебряными дужками, заглянул в писанину Мейлеха и прочел все рифмы подряд: «вент-хент», «гасн-пасн», «эрд-ферд»[123]. Затем снял очки и, глядя на Мейлеха с большой любовью, вынес приговор:

— Да! Очень красиво! Хорошо!.. Но на что тебе сдались эти рифмы? Маршелок Моте по прозвищу Дырка Холодная тоже умеет в рифму. Даст Бог, во время хупы ты его услышишь. Главное здесь — как написано, твой почерок.

И еще кое-что удивляет Гнесю. Когда приходят гости, Мейлехке сразу старается вклиниться в разговор и показать свои знания. Он и вправду очень одаренный и, кроме своих стихов и красивого почерка, еще изучал химию «по переписке»… Например, как делать ваксу, мыло, глауберову соль и синьку. Он даже показал ей бумагу, своего рода аттестат, удостоверяющий, что он умеет все это делать. Но зачем же всем об этом рассказывать? Вот, например, давеча в доме разбилось зеркало. Тетя Михля несла на стол угощение и уронила с комода зеркало. Она испугалась. Разбить зеркало, да еще перед свадьбой — плохая примета. Мейлехке Пик тут же стал ее успокаивать:

— Что вы, мамаша, волнуетесь? Я вам сделаю десять таких зеркал! — И сразу стал излагать все секреты изготовления зеркал, чтобы гости слышали: — Берут ртуть и растворяют ее в крепкой азотной кислоте. Потом берут стекло…