Контрольный выстрел - Олег Вихлянцев

Вы что-нибудь из сказанного поняли? Вот и я тогда — тоже. Ни черта. Потому что боевой расчет как таковой никем никогда не определялся.

Ну, построились. Выходит перед строем генерал и вручает командиру батальона специального назначения, то бишь нашему непосредственному начальнику, пакет за сургучной печатью.

— БАТАЛЬОН! РАВНЯЙСЬ! СМИРНО! — орет комбат. — Слушай боевой приказ! «Разведывательно-диверсионной группе в составе пяти человек!..»

А дальше пошли какие-то мудреные слова про скрытное выдвижение в район выполнения боевой задачи, обнаружение и уничтожение замаскированного командного пункта условного противника.

Комбат окончил чтение приказа, после чего его отозвал в сторону генерал. О чем у них шел разговор, я не слышал. Но обрывки фраз долетали. Собственно, командир батальона молчал. Говорил командующий:

— …ою мать!..рас… издяй!..бище! Долбо… И все такое прочее. Я думаю, генерал выражал свое недовольство тем, что комбат зачитал секретный приказ всему личному составу батальона, а не той группе из пяти человек, которую планировалось послать в тыл условного противника.

Затем проверяющие осмотрели нашу экипировку. У кого портянка в кармане, а не на ноге. Кто автомат в комнате для хранения оружия получить не успел. Кому сухого пайка не досталось. Короче, бардак. Мы ж не обучены! И генерал так сказал:

— Солдаты не виноваты.

На следующий день командира батальона сняли с должности. Но то было на следующий день. И без меня. Потому что я попал как раз в ту разведдивер-сионную группу, оговоренную в приказе. Возглавил пятерку офицер. Из ротных. Был у нас такой гвардии капитан Кошевой. Неразговорчивый, суровый и строгий.

И отправили нас в тыл условного противника. Я проклял все на свете. Трое суток таскал нас Кошевой по пескам в пятидесятиградусную жару. Учил закапываться в барханы, спасаясь от злющего суховея «Афганца». Показывал, как ловить ящериц и змей и что потом с ними нужно делать, чтобы не подохнуть с голоду. Ориентировался по звездам, нарочно засунув свой компас подальше. Мы лакали из своих фляжек воду и в конце концов вылакали ее до последней капли. А он лишь смачивал губы заранее приготовленным отваром верблюжьей колючки. В результате все еле волокли ноги, а он, как казалось, был неутомим.

К истечению третьих суток наша группа оказалась в непосредственной близости от охраняемого объекта условного противника. Ну, мы все возрадовались. Как же! Дошли! Ура! Победа! Осталось совсем немного:

начать и кончить. То есть проникнуть на территорию, вывести из строя системы наведения ракет уйти в обратном направлении.

Отлеживались за барханами до наступления темноты. А потом пошли вперед. Ползком и перебежками, если их можно таковыми назвать, потому что каждый из нас еле волочил ноги. И вот она — колючая проволока ограждения. Режем. Проходим. До кабин станций наведения один короткий бросок.

— Вперед! — командует капитан.

А там нас ждут. В каждой кабине по отделению десантников. И приняли, что называется. Они крепкие, свежие. А мы вымотанные вусмерть. К тому же думали — учения, все не по правде, везде имитация. А десантура — наша, кстати, из соседнего батальона — нам как врубила по мозгам. На полном серьезе. Разве что боевыми не стреляли.

Все продолжалось не более пяти минут. Всех нас связали и сложили рядком в одну шеренгу. Всех, кроме капитана Кошевого. А он смотрит на нас, прогуливается вдоль лежачего строя и смеется.

— Вот так, раздолбай, — говорит, покуривая и угощая сигаретами десантников. — Трое суток уродовались, как бобики. А для чего? Чтобы не за хер собачий дрындюлей нахватать? Не-е-ет, салажата! В нашем походе есть великий смысл. Для того и я с вами пошел на равных, чтоб не думали, будто издеваюсь.

— В чем смысл-то? — спросил кто-то из наших с недовольством.

— Слушать меня внимательно, сопляки специального назначения, — произнес тогда Кошевой. — Всю эту выволочку устроили для вас, чтобы вы раз и навсегда поняли: для солдата не бывает учебного боя. Вся ваша жизнь — жестокий и кровавый бой. Вас учат убивать. Но, убивая, вы сами должны остаться живыми. Вы шли сюда трое суток. А под конец, в самый важный и самый тяжелый момент, расслабились. И получили по рогам. Я не стыжу вас. Я вас жалею. И не хочу, чтобы завтра, из Афгана, вас отправили вашим матерям в цинковых гробах. Повторяю: вы шли сюда трое суток, хватали зубами песок, жарились на солнце. И думали, что это — главное испытание. А оказалось, что все самое трудное еще впереди. И в жизни будет именно так. Сколько бы вы ни прожили и ни прошли, помните, что главное испытание еще не наступило…

Почему сейчас, сидя в «ауди» Лешки Звонарева и слушая дикое биение своего сердца, я вспомнил этот эпизод из армейской жизни? Наверное, потому, что через какие-то минуты мне предстояло совершить нечто важное. Может быть, самое важное, что мне уготовано судьбой. Я шел выручать из беды мою любимую, мою милую и единственную Сашку. Я многое пережил, многое испытал в жизни. Выдохся? Нет. Потому что знал: главное испытание еще не наступило и, может быть, именно сейчас я стою у последнего рубежа.

— Спасибо тебе, капитан Кошевой.

— Что ты сказал? — повернулся ко мне Лешка, который уже собирался выйти из машины.

— Нет-нет, ничего. Это я так.

— Не кисни. Соберись, — сказал Леха. — Самое трудное впереди.

Мы молча покинули салон машины. И тут я обнаружил, что никакого особняка поблизости нет. Перед нами плескалось озеро, на берегу которого стояла кособокая избушка, готовая развалиться от малейшего дуновения ветра.

— Что за халупа?

— Деда Матвея фазенда, — ответил мне Лешка. Он уверенно шагнул к избушке. И я последовал за ним. Что там за фазендейер такой — дед Матвей? И на хера он нам вообще сдался? Забот, что ли, мало?

А дед Матвей между тем заслышал шум автомобильного движка и вышел навстречу. Скрипнула покосившаяся дверь, матюгнулось шаткое крылечко, и на пороге возник мужичок с ноготок, обросший густой кудлатой шерстью.

— А-а! Приехал, шланг непутевый! — обратился он к Лешке. — Забыл небось, о чем я просил тебя? — Дед укоризненно покачал головой.

— Да ты чё, в натуре, дедусь, шутишь, когда я чё забывал?! — не то всерьез, не то в шутку обиделся на него Звонарев.

— Ох, етишкин кот! — беззубо улыбнулся дед Матвей. — Какие шутки?..

— Ага! Сказал петух, слезая с утки! — рассмеялся Лешка, возвращаясь к машине и открывая багажник.

А дед тут как тут. Засеменил туда же, мелко и часто переставляя коротенькие ножки. И каждый шажок сопровождая подсоленным словцом:

— Трыть-дыть-кабдыть-етить!

Лешка вытащил из багажника увесистый и объемный тюк — туго свернутые рыболовные сети с пенопластовыми плавниками.

— Держи, Матвеюшка! — опустил на плечо дедку тюк, и того словно подкосило.

— Ох! — Дед шлепнулся на тощее заднее место. — Куды ж ты на меня такую тяжесть! Помру, не дотащу!