Гонка за смертью - Бен Гэлли

снова потянулся к балахону, изо всех сил думая о том, что я жив.

Сидя в камере, я ничем другим и не занимался, так что уже был подготовлен. К моему удивлению, у меня все получилось. Мои пары потекли вниз по руке, усиливая прикосновение. Еще несколько попыток, и мне удалось сжать балахон двумя пальцами и натянуть его на голову до того, как мое внимание рассеялось.

– Существа не из плоти, а из силы воли, – буркнул я себе под нос строчку давно забытого стихотворения. Детские стихи и песни крассов всегда отличались мрачностью. Восточные Дальние Края быстро учили нас тому, что мир суров. Я всегда думал, что все дело в климате: в степи и в горах не было ничего, кроме палящего солнца, безумных бурь и чуть менее палящего солнца.

– Радуйся тому, что в нашем доме теней не клеймят и не заставляют разгуливать голыми! А теперь двигайте в обеденный зал. Там вас ждет работа.

Векс выгнал нас из комнаты на лестницу, которая вела в зал, похожий на треугольный кусок сыра. Одна стена была почти полностью стеклянной, она изгибалась, повторяя контуры башни. В центре зала на мраморном полу стоял стол, за которым легко бы разместились пятьдесят человек. Между висевших на стенах гобеленов, сотканных из металлических нитей, были прикреплены большие петли и шелковые гамаки.

У стола стояли полдюжины призраков и усердно полировали целое море столового серебра. Завидев нас, они не остановились, но внимательно следили за каждым нашим шагом.

– Новые тени. Дайте им работу, – сказал Векс и быстро вышел из зала.

Призраки молча протянули нам с Белой тряпки и миски с жирной мазью для полировки, а затем жестами приказали нам браться за работу. Я заметил, что несколько из них настороженно поглядывают на дверь, и решил в их компании держать рот на замке.

Как только мне наконец удалось справиться с тряпкой, я ткнул ей в лежащую рядом ложку. Она немедленно засияла. Приложив немало усилий, я повернул ее к себе: мне хотелось увидеть разрез на шее.

Я чуть не сбросил вещь со стола. У меня не было отражения. Я уперся в ложку носом, но увидел лишь расправленный расплывшийся завиток, который напоминал стену у меня за спиной. Я почувствовал себя так, словно мне ударили под дых. Все оказалось куда страшнее, чем я думал.

Остальные начали посмеиваться. Я несколько раз услышал слово «свежий». Я повернулся к ним спиной и отошел.

В однообразной работе есть определенная чистота. Время, потраченное только на единичную, повторяющуюся деятельность, исцеляет разум – так же, как сон помогает выздороветь раненому. Я занимал свой мозг простой битвой полировки с грязью, и каждая начищенная вещь становилась крошечной победой в моей личной войне. Только так я мог добиться чего-то похожего на расслабление.

Более того, теперь у меня появилась возможность научиться работать пальцами. Я знал, что призраки могут манипулировать объектами из мира живых – держать, поднимать, нести их и так далее, но никогда не задумывался о том, насколько это сложно. Я раз за разом ронял тяжелое столовое серебро, ловя на себе неодобрительные взгляды других призраков. При жизни мои руки всегда действовали очень ловко и хитроумно, и поэтому сейчас подобная неуклюжесть сводила меня с ума.

Через несколько часов я все-таки понял, как нужно действовать, и к тому моменту, когда мы отполировали все, что лежало на столе, я уже мог держать поднос с приборами, и руки мои при этом почти не дрожали. Да, это была маленькая победа, но она все равно меня подбодрила.

Принесли щетки, и мы занялись гобеленами. Затем появились другие щетки – для лежавших на полу шкур леопардов и антилоп. Затем – воск для мрамора.

Когда господин Ямак выгнал нас из зала и отправил убирать жилые помещения стражи, уже почти стемнело. Кровати, ящики, шкафчики, окна – я занимался всем этим, словно заводной. К тому времени, когда Векс пришел, чтобы отвести нас в альковы, все, к чему мы прикоснулись, блестело. Война с грязью закончилась. Пожав плечами, Векс указал на несколько мест, где осталась пыль, и приказал завтра убрать все еще раз.

Пока призрак вел нас прочь, я начал понимать, почему слуги-мертвецы выглядели так уныло. До сих пор я думал, что эта мрачность просто сопутствует смерти; но теперь я понял, что бремя – не сама смерть, а рабство. Бессмертие кажется прекрасным, когда в твоих легких есть воздух, но для того, кто, как и я, мертв, это ненавистное слово. Для раба это – бесконечная война с врагом, оружие которого – повторение, скука и жестокость. Убивание времени превращается в выживание во времени, а «завтра» становится ругательством.

– И что теперь? – спросил я Векса, прежде чем он снова скрылся.

«Интересно, к каким важным делам он постоянно убегает?» – подумал я.

– Жди, пока не позовут.

– Но нам же не нужно спать.

– Верно.

– Значит, я должен просто тут стоять?

– Можешь сесть на пол, если хочешь.

Я скрестил руки на груди.

– А на что ты рассчитывал, Джеруб? – усмехнулся Векс. – На перину из страусиных перьев и опахала из пальмовых листьев?

– Меня зовут Келтро, – отрезал я, отказываясь забыть свое имя. Оно – единственная значимая вещь, которая у меня оставалась.

Векс грубо втолкнул меня в альков. По моей груди разлились холод и онемение, отчасти похожие на боль.

– Уже нет, тень, – сказал Векс, прежде чем уйти.

Я промолчал и стал слушать, как шуршат его ноги по каменным ступеням. В конце концов я все-таки посмотрел в глаза своим соседям. Они явно не видели ничего дурного в том, чтобы глазеть на меня; некоторые для этого даже высунулись из своих альковов.

– В чем дело? – спросил я. – Вы только пялиться можете? Вам языки отрезали, что ли?

Один из них кивнул, а остальные лишь закрыли глаза, позволив своему свету потускнеть. Только Бела продолжала пристально смотреть на меня.

– Тебе это в новинку, да? – спросила она.

– А тебе – нет?

– Нет. Темса украл меня у моего хозяина. Я уже год как умерла. Поверь, лучше держать рот на замке; просто смирись с этим, как и сказал Векс.

Я покачал головой, глядя в потолок.

– Я этого так не оставлю.

– Что не оставишь? – спросил еще один – мужчина, сидевший в алькове чуть поодаль. – Друг, ты уже все потерял.

Я повернулся в его сторону и нахмурился.

– Ты ошибаешься. Есть же правосудие. Возмездие. Моя гордость. Моя репутация. Мое чувство чести. – Последнее заявление было довольно сомнительным, но говорить об этом