Пленник золотой любви - Ольга Вешнева

Кто переделал картину И какова была его цель? Обелить Филиппа в глазах деловых партнеров, парившихся вместе с ним в римской сауне? Защитить от душевного потрясения новую хозяйку дворца?

Ответов на все эти вопросы я на экскурсии не получил. Не узнал и о том, где спрятан клад. Если в исправлении шедевра легко было заподозрить Сэнсэя и его самураев, увлекающихся изобразительным искусством, то с ходу определить местонахождение драгоценностей из сундука не представлялось возможным. Они могли быть замурованы в стену, закопаны в подвале или спрятаны под кровлей на чердаке. Могли находиться и во дворе усадьбы – под японской беседкой, на дне глубокого пруда, в котором росли разноцветные кувшинки и содержались пестрые карпы, или под насыпью из гладкой гальки Сада Камней, или в винограднике под защитой цепких корней… или еще где-нибудь.

Скажем так, мне предстояла нелегкая работенка. Прикинув фронт работ, я чуть не впал в уныние. Встряхнул меня осмотр старой гостиной, где завершилось знакомство с Лизиными владениями.

Филипп почти не бывал в любимой комнате своего отца. Им там и не пахло, да и обстановка почти не изменилась с того момента, как Лаврентий испустил дух, лежа на обитой шелком кушетке с подлокотниками в виде львиных голов и резными четырехпалыми ножками.

Чуть слышно покашливая от сдавившего горло отвращения, я считал напоминания о последней беседе с предателем. Вот она, трехъярусная хрустальная люстра, вот они, бесстыдники голые купидоны, вот оно, венецианское позолоченное трюмо. Вот огромная мозаика, изображающая кровавое сражение конных и пеших полков вымышленных государств… А вот и изменение обстановки…

– Чучела мантикоры. Две штуки. Самец и самка, – до цены Лиза не дочитала. – Тиша, ты чего?

Девушка увидела, что я опустился на колени перед натянутыми на жесткую основу чешуйчатыми шкурами броненосных львов и погладил их головы промеж заложенных остроконечных ушей.

– Орфей и Муза были моими лучшими друзьями. В дикую пору мы вместе охотились в лесу. В правление твоего отца колбасной фабрикой они состарились и уже не могли ловить дичь. Я попросил Филиппа снабжать их мясом, а взамен обещал подарить ему шкуры, когда мантикоры умрут… Не ожидал, что еще повстречаюсь с ними на этом свете.

– Я не думала, что они настоящие, – Лиза потрогала гриву Орфея. – Пойду на полчасика залезу в Интернет. Буду в кабинете отца… Ты можешь поговорить со своими друзьями, если хочешь… Я всегда разговариваю с покойным дедушкой, когда прихожу на кладбище.

Печально заглянув в стеклянные глаза мантикор, я сел между чучелами на окрашенную под зебру коровью шкуру, коих почивший директор мясокомбината накопил хоть отбавляй. Шкуры самых разных расцветок присутствовали едва ли не в каждом помещении дворца. Понятное дело, скорнячество было одним из ответвлений его бизнеса, но чувство меры в оформлении жилища не повредит никому.

Бегство Лизы вернуло мне чувство свободы и безмятежности. Воздух вокруг меня утих, словно за повернутой на треть створкой окна прекратил движение осенний ветерок. Незаметно я задремал, прислонившись к колонне бездействующего камина.

Привиделось мне странное. Ожившая Муза повернулась и лизнула в лоб шершавым жестким языком. Орфей тоже подошел ко мне. Глядя в лицо, моргнул янтарными глазами.

Проснулся я быстро. Толком не выйдя из пространства сна, потер лоб и принюхался. Чучела пахли химией, но мне казалось, что я продолжаю чувствовать запах живых мантикор.

Я потерял счет времени. Биологические ритмы сбились, перепутались, как шерстяные нитки, протянувшиеся от спиц в ловких руках старушки-рукодельницы до уведенного котенком клубка. Природные часы сломались, приостановились, требуя для починки доброго нерушимого сна. Силы их покореженного механизма хватало лишь на то, чтобы нагнать сонливость, чему я усиленно сопротивлялся, хлопая тяжелыми сонными веками.

Наступила ночь. Зловещая темнота гибкой пантерой подкралась к деревянной японской беседке с двумя жесткими лавками и столом из бамбуковых клееных досок, где мы сидели с Лизой визави. Пружинисто изгибаясь и резво перебирая лапами – тенями, хищница взобралась на краснолистный клен, прыгнула на крышу беседки, помахала оттуда длинным хвостом, окутывая сад тьмой, и затаилась в ожидании добычи.

Ночь была голодна. Она жаждала свежей горячей крови. Я это чувствовал, хоть и был перекормлен заботливой хозяюшкой. Всему виной Лизин талант предлагать угощения так, что от них не отвертишься. Просто не мог я отказаться от очередной “уточки” или “индюшки”.

Преступные намерения волочаровской ночи меня тревожили и как-то шевелили, не давали тут же, сидя на лавке, уснуть. Развеивало навязчивую дремоту еще и то, что от Лизы не хотелось отводить глаз. Девушка самозабвенно играла на гитаре и пела нечто неудобоваримое для моего тончайшего поэтического вкуса:

– Стояла у стенки,

Дрожали коленки.

Как на расстреле стою и не знаю,

Ради чего я люблю и страдаю,

Все это ради тебя… Ага… ага… ага…

И далее в том же духе. Слушать ее было невозможно, а смотреть на нее, вошедшую в музыкальный азарт, вжившуюся в роль страдающей от неразделенной любви школьницы, я мог до бесконечности. О, как она мотала головой, растрепав завитые локоны! О, как она морщила носик, кривила губы! Как плотно закрывала глаза, будто сдерживая выделение слез! Как терзала тонкими нежными пальцами гитарные струны! Я радовался, что никогда не забуду этих восхитительных мгновений.

– Песню про стенку я написала в девятом классе. Получила за нее приз зрительских симпатий на школьном фестивале, – просветила меня Лиза, оставив струны в покое. – Твоя очередь. Гитара по кругу. Как в бардовском клубе. Спой мне старинный романс.

– Разве могу выдать свое пребывание в усадьбе раньше воскресенья? Подать голос в неурочный час?

Чтобы прогнать с лица блаженную сонливость, я посмотрел на освещавший беседку кованый фонарь с оранжевыми стеклами. Поняв, что недостаточно встряхнул нервишки, перевел взгляд на легкую рябь глубокого пруда, над которым нависла открытая всем ветрам беседка. Вампиры не любят смотреть как на свет, так и на водоемы. То и другое может таить опасность – ультрафиолет или недружелюбных подводных жителей.

– Тиша! – девушка рассмеялась. – Ты уверен, что тебя услышит хоть кто-нибудь из соседей в таком шуме?

– Не вполне, – засомневался я.

Ближайший не самурайский сосед слева, банкир Борис Верховцев, собрался с женой провести остаток лет на жарком острове аномальной оффшорной зоны. Улетали они ранним утром. Чиновники, коммерсанты и родственники провожали Верховцевых как в армию – с песнями и плясками. Оглушительно гремела танцевальная музыка. Приглашенные артисты истошно орали в микрофон. Они то ревели как медведи-шатуны, то завывали, как пьяные перевертные волки.

Справа Джаник Саркисов, обиженный тем, что старый друг погнушался пригласить его со всей разбойничьей шайкой на веселые проводы, вытащил на улицу динамики от домашнего кинотеатра и включил на всю мощь радио “Шансон”.