Большая игра - Александр Горский

Спустя два месяца после последнего совещания с редакторами Максим вновь подъехал к стеклянной башне, украшенной знаменитой фамилией. Никогда еще он не отсутствовал здесь так долго. Максим частенько уезжал из родного города либо по делам, либо на отдых. Но редко когда его отсутствие затягивалось более чем на пару недель. Теперь же, подъезжая к знакомому небоскребу, Подгорный испытывал редкое ощущение неуверенности и смущения, даже неосознанно сбросил скорость. Сзади нетерпеливо посигналили, Макс вздрогнул, скользнул взглядом по огромным буквам, украшающим фасад, и въехал на парковку. Максим не переставал удивляться выбору названия для небоскреба. Владелец здания, старый товарищ его отца и большой поклонник великого барда, не только назвал его именем здание, но и разместил в нем музей, жемчужиной которого был великолепный серо-голубой «Мерседес W116», выпущенный еще в семидесятых годах прошлого столетия. Перед фасадом небоскреба был даже установлен памятник знаменитому поэту и исполнителю. Самым примечательным во всем этом было то, что сам бард бывал в городе всего дважды на гастролях и городом остался тогда не очень доволен. «Уже на подъезде ощутил я влияние стронция-90, потому что запахло гарью и настроение резко ухудшилось, в самом же городе, как говорят, махровым цветом расцвела радиация, и люди мрут как мухи. За окном — мерзкая мелкая дрянь падает с неба, и все „миниатюрные“ артисты бегают по магазинам и ищут противорадиационные шмотки» — так в семьдесят втором году поэт писал о городе в своем письме жене. Тем не менее город не обиделся и продолжал любить поэта всем своим огромным пролетарским, «пахнущим гарью» сердцем. Любить его хриплый голос, любить его песни, которые запоминались наизусть с первого прослушивания, любить его аккорды, которые потом подбирались на всех шести- и семиструнках, ведь если не уметь играть на гитаре его песни, то тогда зачем вообще нужна гитара? С тех пор многое изменилось. Не стало поэта, не стало многих из тех, кто был на его выступлениях. Изменился город, выросли новые поколения, но, как ни странно, любовь сохранилась, и даже стало казаться, что она всегда была взаимной.

Идя по знакомому коридору и молча кивая здоровавшимся с ним сотрудникам, Подгорный чувствовал себя почти гостем в своей собственной компании. На эти два месяца он полностью устранился от работы в медиахолдинге, отдав все на попечение главных редакторов. Сокольский, узнав о случившемся с Мариной, позвонил ему и сказал, что готов исполнять свои обязанности столько, сколько это потребуется. Ну а когда не стало Подгорного-старшего, он попросил о встрече. У них состоялся долгий разговор через несколько дней после прошедших похорон. Встретились они у Максима дома. Сокольский подъехал чуть раньше назначенного времени, но охрана, имея на то указания, пропустила его. Был теплый весенний день, апрельское солнце изо всех сил пыталось растопить весь выпавший за долгую зиму снег. Юрий Борисович не стал заходить в дом, а остался стоять во дворе, повернувшись лицом к слепящим солнечным лучам. Он зажмурился и чихнул, вновь поднял голову к солнечному свету, и слабое подобие улыбки появилось на его бледном лице. Раздался шум открывающихся автоматических ворот. Три черных автомобиля въехали на территорию и подкатили прямо к крыльцу особняка, ворота закрылись. Из машин сопровождения выскочили охранники. Максим, как обычно сам управлявший своим «гелендвагеном», вышел из машины последним. Юрий Борисович с удивлением увидел, как два охранника раскрыли большие черные зонты и накрыли ими голову Максима. Он догадался, что так они пытаются закрыть своего шефа от возможных выстрелов снайпера. Максим махнул рукой Сокольскому, приглашая зайти в дом, и сам стремительно поднялся по ступеням, окруженный со всех сторон своими телохранителями. Было видно, что события последнего времени заставили прежде беззаботного Подгорного всерьез обеспокоиться о своей безопасности.

Потом они долго молча сидели в огромной пустой гостиной. Никто не начинал разговор. Все так же молча Макс поднялся и вскоре вернулся с початой бутылкой виски и бокалами. Так же молча разлил, придвинул один бокал Сокольскому. Тот тоже встал.

— Помянем.

Они выпили, и Макс тяжело опустился на стул, уперся локтями в крышку стола и закрыл лицо руками. Потом начал растирать лицо, словно размазывая невидимый крем, тихо пробормотал:

— Вот так вот, Юрий Борисович, вот так все вышло.

Сокольский молчал. Банальных фраз произносить не хотелось, но в голову ничего другого не приходило.

— Как все страшно обернулось, — пробормотал опять Макс, не глядя на Сокольского, — жизнь растоптала нас, в один миг растоптала…

— От судьбы не уйти, — тихо ответил Сокольский. Ему сразу же стало стыдно, что он, умный, образованный, умудренный жизнью человек, сказал такую глупую, избитую фразу. Хотя, какая фраза могла быть неглупой и неизбитой в данной конкретной ситуации, было непонятно. Да и могут ли хоть какие-то слова иметь смысл, когда гибнут близкие люди?

— От судьбы не уйти, — повторил Макс. Он разглядывал пустой бокал, потом отставил его в сторону. — Кто ее пишет, нашу судьбу? Где этот писатель, посмотреть бы на него, морду набить.

— Мне кажется, о Боге сейчас говорить не имеет смысла.

— А я разве говорю о Боге? — Макс наконец поднял глаза на Сокольского. — При чем тут Бог? Судьбу пишут люди сами себе, только иногда мы еще залазим, чтобы почеркать в чужой тетрадке. И я хочу найти тех поганцев, которые исчеркали у нас! — Он с силой ударил ладонью по столу. Сокольский вздрогнул от неожиданности. — Найти и наказать!

— Здесь я вряд ли смогу вам чем-то помочь, Максим, — тихо произнес он.

— Не переживайте, Юрий Борисович. В этом мне помогут другие, у нас своих черкальщиков тоже хватит.

— Вы думаете, что, отомстив, вы почувствуете облегчение? — все так же тихо спросил Сокольский. — Разве от мщения вообще становится легче?

— Я не знаю, но я хотя бы попробую. Вдруг полегчает, — невесело усмехнулся Подгорный.

— А вы уверены, что сможете отомстить, что у вас это получится? — опять спросил Юрий Борисович.

— Не знаю. А что, оставить все как есть? К чему эти вопросы? — раздраженно осведомился Макс.

— Видите, вы не знаете ответов на самые простые вопросы, а лезете туда, где вам наверняка свернут шею.

— А что же, мне сидеть, как крыса в норе, и всю жизнь бегать под зонтиками?

— Вам есть ради чего жить, Максим, — Сокольский вдруг заговорил быстро и громко, — вам есть ради кого жить! Вы помните, что Марина жива и беспомощна? Вы нужны ей! Вы помните вообще, что у вас есть дети? Вы нужны им всем. А вы хотите потратить свою жизнь на мщение? Вы хотите развести тот огонь, в котором сами и сгорите, а вам надо топить свой очаг. Чтоб согреть им тех, кто еще жив и кто вам дорог, кому дороги вы сами! Надеюсь, я не слишком высокопарно изъясняюсь?

Сокольский немного помолчал. Макс сидел ссутулившись, обхватив руками колени. Казалось, он полностью ушел в свои мысли, но Юрий Борисович был уверен, что Подгорный внимательно его слушает.

— Когда погиб мой сын, я остался совсем один. Детей у меня больше не было, новый брак не задался, а старый вернуть было уже тоже невозможно. Мне было некого взять за руку и просто помолчать. Знаете, иногда так хорошо помолчать вдвоем с близким человеком, порой гораздо лучше, чем поговорить. Но я уже двадцать с лишним лет молчу только сам с собой. — Сокольский горько вздохнул. — Первое время я часто думал о том, что жизнь не имеет больше никакого смысла, что умереть было бы правильнее. Жажды мести у меня не было, я понимал, что слишком слаб для этого. Да и кому было мстить? Тем, кто развязал ту войну? Это все было абсолютно бессмысленно, как и все мое существование. А самому умереть — у меня просто не хватило сил. Знаете ли, Максим, я очень боюсь боли, — Сокольский беззащитно улыбнулся, — причем, может быть, этот страх я бы преодолел, но я еще боюсь того, что ждет нас там, по ту сторону жизни.