Колодец забытых желаний - Татьяна Устинова

— Ну почему? — недоумевал Олег Петрович, рассматривая жуткуюкартину. — Ну, вот ты художница, да? Почему у тебя голова, получается, вунитазе?!

— Ты ничего не понимаешь, — сердилась она. — Это эмоции!Образы, которые терзают тебя, — когда ты пишешь, они уничижают тебя изнутри.

— Изнутри чего? — упорствовал Олег Петрович. — Тут всевнутри унитаза!..

На том они и расстались, решив более друг друга нераздражать. Олег Петрович чувствовал себя немного виноватым, потому что девушкана самом деле была слегка в него влюблена и даже поплакала немного, когда напочве унитаза они разошлись окончательно. Он знал, что художник она так себе,но у нее были чутье и нюх, если не считать некоторых завихрений, а ими можнобыло смело пренебречь.

Так что у Олега была и еще одна цель, так сказать, дальняя,— подзаработать немного денег или уж, по крайней мере, остаться не в убытке.

Дело с покупкой помещения шло туго — никто не хотелпродавать там, где Олег и Виктор Иванович хотели купить, и за те деньги,которые они предлагали. Приходилось как-то выкручиваться.

Вот о приблизительных размерах этих самых выкрутасов ВикторИванович и говорил Олегу. Выходило что-то очень много.

— Придется, наверное, самого подключать, — сказал взавершение Виктор Иванович. — Не хотелось бы его беспокоить по пустячному делу,но не выходит по-другому! Мы на эти деньги, что от нас хотят только на взятки,дворец спорта в Монако могли бы купить!

— Почему в Монако? — удивился Олег.

— Да у них там тоже недвижимость дорогая!..

— Если хотите, я поговорю, — предложил Олег, подумав. — Ссамим. В субботу, на футболе.

— Да можно, можно! В неформальной, так сказать, обстановке.Дело-то пустяковое, а эти гаврики из префектуры, последние остатки совестипотеряли!

— Э, Виктор Иванович, остатки бывают только от чего-то, а уних совести никогда не было, и терять им нечего.

— Креста на них нет, — сказал партнер задумчиво. — Я вот вцерковь каждую субботу хожу, исповедуюсь, причащаюсь, а все равно чувствую —давят грехи, ох, давят, Олег Петрович!

Олег промолчал. У него были свои представления о совести,грехах и церкви, и он предпочитал ими ни с кем не делиться.

Второй вопрос, который партнеры должны были обсудить, — этокак раз строительство храма в Подмосковье, за которое взялся Виктор Иванович, аОлег браться решительно не хотел и предлагал просто поделить расходы.

Тут у них и вышла заминка, потому что Назаров принялся Олегувтолковывать, как неразумному, что подмосковный храм должен стать главным деломего жизни.

Олег слушал, молчал, кивал.

Он точно знал, что денег даст, а больше ничего делать нестанет.

— Мы же с тобой православные, — говорил Виктор Иванович,горячась все больше и больше, — а не какие-то там иноверцы! Одной верой неспасемся, мало веры, еще добрые дела нужны! Вот я к батюшке Валентину напрошлой неделе ездил, под Тулу. И деревушка крохотная, и церковка бедненькая, ибатюшка еще слабосильный, молодой совсем, борода почти не растет, а народ ужедушой-то потянулся! Думаю помочь им тоже.

Олег пожал плечами:

— Давайте поможем.

— Вот стою я на молебне, слушаю, как он служит, батюшкамолодой, а в храме сквозняки гуляют так, что свечи гаснут! А бабульки есть,которые на коленях стоят, земные поклоны бьют! Подремонтировать бы хорошо храм,утеплить, иконостас новый организовать, потому что у них совсем иконкиплохонькие!

— Давайте иконостас.

— И молодых, я посмотрел, много. И детей приводят, и самиидут! Вот в субботу батюшка две пары венчает. Звал меня посмотреть.

Олег поднял брови.

—И вы поедете?

— Поеду, если график позволит, — сказал партнер озабоченно.— Хорошо, когда традиции возрождаются!

— Должно быть, хорошо, — согласился Олег Петрович.

Назаров вдруг рассердился:

— Да что ты заладил одно и то же! — Они говорили друг другуто «ты», то «вы». — О душе надо думать, о душе! Вон как российское купечество одуше своей пеклось, сколько на храмы жертвовало да на иконы! А мы!.. Всепозабыли, все пораскидали, все порушили, да еще на пепелище сплясали! Народследует в церковь вести, как детей неразумных, глядишь, изменится что-то! Подобреемдушой!

— Народ нужно учить, — сказал Олег Петрович, морщась. — Вшколах, в институтах! Читать следует учить, никто же не умеет! Историю религиинадо преподавать, мы же невежественны, как… как медведи! А уж особенно врелигиозных вопросах!

— Так вот и надо, чтобы народ в церковь шел!

— Надо, чтобы он осознанно шел, Виктор Иванович. А непотому, что больше пойти некуда, пойду-ка от скуки в храм! Там, в этой вашейтульской деревне, куда-то еще можно податься? Наверняка кино раз в неделюпривозят, и дискотека по пятницам в клубе! Вот все в храме и постоят с постнымилицами и снова самогон жрать, а потом драться! Что, не так разве?

— Не так! Совсем не так! Мужичок, может, в храме постоит,батюшку послушает, раскается и не пойдет пить!

— А куда пойдет?

Назаров посмотрел на Олега Петровича.

— То есть что значит — куда?

— Ну, если пить не пойдет, куда он денется, мужичок-то вашраскаявшийся? Книгу читать станет? Льва Николаевича Толстого? Или на работуринется, аки лев? Или детей родных начнет не ремнем воспитывать, а ласковымсловом?

— Что ты, Олег Петрович, ей-богу, все скепсис свойдемонстрируешь!

— Не люблю я показательных выступлений, Виктор Иванович! Ато, о чем ты говоришь, как раз и есть показательные выступления, а не вера вбога! Вера в чем-то другом и по-другому должна выражаться.

— Для ее выражения от Рождества Христова ничего нового непридумали, Олег. Только храм и молитва!

— И мелочи всякие, — добавил Олег Петрович неторопливо, —вроде любви к ближнему! Не убий, не укради, да вы все знаете лучше меня!

— В храме этому и надо учиться!

— Этому надо учиться у мамы с папой.

И оба замолчали.

— Здесь мы с тобой не сойдемся, Олег Петрович.

— Видимо, нет, Виктор Иванович.

— Так деньги даешь?

— Мы же договорились. Завтра переведу. Только вы застроительством все равно приглядывали бы! И денег в руки никому давать неследует.

— Там у меня отец Панкратий за всем приглядывает.

— И отцу Панкратию не вверяйтесь особенно. Мало ли что!Потом он вам доложит, что вы его ввели во искушение своими деньгами, и дело сконцом. Ни храма, ни денег!