Рецидивист - Курт Воннегут

Принял он меня с подчеркнутой приветливостью, от начала и до конца отдававшей притворством. Познакомил со своим секретарем, молодым еще человеком, сказал, что я подаю большие надежды и у меня тоже все впереди, все время похлопывал по плечу. А он из тех, кто, вероятно, в жизни никого по плечу не потрепал.

Направились мы к нему в кабинет, обшитый деревом, подвел он меня к глубокому кожаному креслу, мурлыча: «Ты присядь, голубок, ты присядь». На днях это, как считается, смешное выражение попалось мне в научно-фантастическом рассказе доктора Боба Фендера про судью с планеты Викуна, который отныне увековечит меня с моей странной судьбой. Вот что: я сильно сомневаюсь, чтобы Тимоти Биму прежде хоть разок вздумалось кого-то еще такими шуточками развлекать. Был этот Бим сутулый старик с пышной копной на голове — и, так уж получилось, высоченный, тогда как я, так уж получилось, — низкорослый. Могучие его руки наводили на мысль, что в былые времена он привык размахивать тяжеленным палашом истины, да и сейчас жаждет правды и справедливости. Седые брови этаким сплошным кустарничком протянулись от виска к виску, уставился он на меня, словно из-за этой живой изгороди подкарауливает, — сам по ту сторону стола сел, а голова вперед вытянута.

— Вам, должно быть, неприятно вспоминать недавнее, а?

— Неприятно, сэр, не скрою, — ответил я.

— Вы с Клюзом такой же знаменитой парой сделались, как Мэтт с Джеффером,[26]— говорит.

— Радоваться нечему, — вздыхаю.

— Да уж понятно. Очень хотел бы надеяться, что радости вы по этому случаю не испытываете ни малейшей.

Этому человеку жить оставалось всего два месяца. Тогда он, насколько могу судить, об этом и не догадывался, хотя бы смутно. Когда он умер, говорили, что Бима наверняка выдвинули бы кандидатом в Верховный суд, если бы он только дотянул до новых президентских выборов, на которых победил бы демократ. — Стало быть, сожалеете, что так все вышло, — сказал он, — и, хочу думать, поняли, о чем особенно-то сожалеть надо.

— Простите, сэр?

— Вы что, думаете, дело это только вас с Клюзом касается?

— Конечно, сэр, — отвечаю. — Ну, и наших жен, само собой. — Я правда так думал.

Он так и взвыл.

— Мне-то вы зачем такое говорите!

— Сэр?

— Ах ты, младенец несмышленый, — шипит он, — выродок гарвардский, откуда только берутся такие говнюки? — И из-за стола встает. — Да вы с Клюзом погубили добрую репутацию целого поколения, которое честно и с пользой служило обществу, — когда теперь другое такое появится в этой стране! Боже мой, кому вы теперь нужны, что вы, что Клюз! Его вот посадили — это какой удар по всем нам! А вы без работы сидите, черта с два другая вам работа подыщется.

Я тоже поднялся.

— Позвольте заметить, сэр, законов я не нарушал.

А он в ответ:

— Самое главное, чему вас должны были научить в Гарварде, вот что: можно не нарушить ни единого закона, а все равно оказаться самым злостным из преступников.

Жаль, не объяснил, в каком из гарвардских колледжей этой его мудрости учат или прежде учили. Для меня она как откровение была.

— Мистер Старбек, — говорит, — вы, видимо, кое-что упустили из виду, ну, так я вам объясню: в мире все последние годы бушует битва между добром и злом, такая жестокая битва, что никого уже не удивляет, когда целые поля устланы телами безвинно павших замечательных людей. Так неужели вы думаете, что я стану помогать выгнанному со службы бюрократу, которого, если бы от меня зависело, давно бы уж плетьми забили, вздернули да четвертовали за все то зло, которое он причинил нашей стране?

— Я только правду говорил, — бормочу. А сам от ужаса да стыда еле на ногах держусь.

— Правду, да не всю, — оборвал он меня. — К тому же эту вашу ущербную правду поспешили за полную истину выдать. «Знаем мы этих образованных да чувствительных чиновников, все они русские шпионы». Такое вот на всех углах будут теперь талдычить невежды эти да старые демагоги, им ведь только бы до власти дорваться, она, мол, им по праву принадлежит. Если бы не ваше с Клюзом идиотское поведение, попробовали бы они доказать, что каждый, у кого голова работает и сердце не камень, — уж непременно предатель! Глаза бы мои на вас не смотрели!

— Успокойтесь, сэр. — Мне бы давно встать и уйти, а я сижу, как парализованный.

— Вот, полюбуйтесь, еще один олух выискался, которого угораздило не туда сунуться да не ко времени, — говорит, — а в результате всем гуманным начинаниям нанесен ущерб, словно нас не меньше как на столетие назад отбросило. Проваливайте к чертям собачьим!

Так и сказал.

Ну вот, сижу я, значит, на скамейке перед тюрьмой, автобуса жду, а солнце — оно тут, в Джорджии, горячее — так меня и поджаривает. И вижу, катит по шоссе большущий кадилак, настоящий лимузин с голубенькими шторками на заднем окне, и сворачивает на полосу, по которой только к штабу авиабазы можно доехать. Кто там в лимузине, не видно, один шофер виден, негр, — все понятно, тюрьму высматривает. А это явно не тюрьма. Флагшток стоит, а рядом скромненькая такая плита, на которой написано: «ВВСНБ,[27]вход по служебным пропускам».

Едет лимузин дальше, повыше разворот есть, примерно через четверть мили. Потом возвращается и совсем рядом со мной тормозит, передним крылом едва в грудь мне не уперся. На блестящей черной жести — лучше любого зеркала — опять вижу старого мусорщика родом из славян. Оказывается, из-за этого вот лимузина и поднялась тут раньше ложная тревога — дескать, Верджил Грейтхаус прибыл. Он, лимузин то есть, давно уж тут курсирует, тюрьму ищет.

Вылезает шофер, меня спрашивает: это что, правда тюрьма?

И приходится мне произнести свое первое слово на воле.

— Тюрьма, — говорю.

Шофер, крупный мужчина средних лет в коричневой форме из толстой ткани в рубчик и тяжелых башмаках черной кожи — на вид этакий заботливый папаша, — открывает заднюю дверцу и говорит сидящим в полутьме:

— Джентльмены, — говорит, не то с печалью, не то с достоинством — в общем, самым подобающим тоном, — мы прибыли к месту нашего назначения. — У него на грудном кармане шелком вышиты буквы РАМДЖЕК — вот, значит, где он работает.

Впоследствии я узнал: старые приятели Грейтхауса, оказывается, сделали так, что его с адвокатами быстро и потихому доставили прямо из дома в тюрьму, чтобы никаких свидетелей не набежало полюбоваться его унижением. На рассвете его подобрал у служебного входа в небоскреб «Уолдорф тауэрс» на Манхеттене — он жил там — лимузин, присланный компанией «Кокакола». И привез на сборный пункт морской пехоты рядом с аэропортом Ла Гуардиа, прямо на взлетную полосу. На полосе его ждал служебный самолет объединения «Международные курорты». Долетели до Атланты, а там — тоже прямо на взлетной полосе — его дожидался лимузин со шторками, который выслало управление корпорации РАМДЖЕК по юговосточным штатам.