Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей - Владимир Егоров

Отождествление летописных древлян с «дервами» Амартола полностью решает языковую проблему, а заодно существенно упрощает задачу Игоря по сбору древлянской дани. При таком раскладе ему отпадает нужда ходить со своей крымской базы за тридевять земель в далекие заднепровские леса и болота, и он вполне мог ограничить свою чрезмерную активность по сбору сверхплановых даней крымскими соседями. Разумеется, эта версия никак не противоречит утверждению Льва Диакона, что Игоря разорвали березами германцы. Наоборот. Если дело происходило в Приднепровье, то непонятно, как о подробностях казни Игоря, неизвестных даже авторам ПВЛ, мог бы узнать Диакон. А вот если в Крыму, тогда информированность византийцев объяснима. Есть здесь, правда, одна загвоздочка: готы в Крыму жили, но это были не тервинги, а ветвь грейтунгов, конкретно в Крыму часто называемых тетракситами. И уж подавно никто теперь не знает, что подразумевал под своими «дервами» Амартол!

Для тех, кто еще не готов принять князя Мала как Малфреда Сильного и последнего представителя «готской» древлянской династии, а также, в этом его новом качестве, как одного из начальных прототипов Ильи Муромца, у С. Горюнкова имеется еще одно подтверждение его гипотезе: «Если имя «Мал» («Малко») — уменьшительное производное от полного имени «Малфред», которое искажается с целью замалчивания фигуры древлянского князя, то в летописях могут встретиться уменьшительные производные от второй половины полного имени — от частицы «Фред», причем именно в ситуациях, позволяющих соотнести носителей таких имен с фигурой древлянского князя. Встречаются ли такие имена? — Да, это в первую очередь имя черниговского воеводы Претича, в котором исследователи еще досоветского времени усматривали ославяненное «Фредич» (звук «ф» был нехарактерен для восточнославянского произношения того времени)». Чрезвычайно интересная лингвистическая находка, существенно продвигающая нас вперед, хотя сама по себе она, увы, не совсем корректна.

Во-первых, то, что Претич — черниговский воевода, — чистый домысел Горюнкова. Этого нет даже в ПВЛ — там он просто некий воевода с левобережья Днепра. Но это мелочи. Во-вторых, Горюнков считает имя воеводы Претича «славянской калькой» с Фреда (Мальфреда). Но калька — это пословный (поморфемный) смысловой перевод иностранного слова («Сильный» — как раз славянская калька с готского Мал), а в данном случае речь идет не о переводе, а о фонетической адаптации иностранного слова к нормам древнерусского языка. Но и эта лингвистическая оплошность Горюнкова тоже не так уж принципиальна. Кстати, сама по себе трансформация готского Фред в древнерусское «Претъ» лингвистически безупречна. Настоящая-то беда в том, что, в-третьих и главных, Фреда славяне могли переиначить в «Прета», но никак не в «Претича» — в «Претича» мог и должен был превратиться только «Фредич». Заранее подстраиваясь под готовый ответ, Горюнков считает «Фредича» уменьшительным производным от «Фреда». Это безусловно производное, но, извините, суффикс «-ич» никак не свойственен германским языкам, а в русском языке он никак не уменьшительный, а продуктивный для отчеств. В других славянских языках этот суффикс также служит показателем происхождения. Так что «Фредич» по-славянски — это отнюдь не готский «маленький Фред», то есть Малфред, как это пытается представить Горюнков, а «сын Фреда» и совсем не обязательно маленький. Следовательно, в случае с воеводой Претичем речь в ПВЛ может идти не о самом Малфреде-Мале, большом или маленьком, а о его сыне, в частности Добрыне, или, в общем случае, каком-то потомке Мала. Разумеется, эта необходимая поправка к интерпретации имени «Претич» не дезавуирует начальную установку Горюнкова, так как сохраняет постулированную им «связь этого имени с фигурой древлянского князя», но только не прямую, а близкородственную через сына, который, это уже по нашей гипотезе, тоже послужил прототипом Ильи Муромца «на паях» с отцом.

Затронув тему родственных связей прототипа былинного Добрыни, нельзя не обратить внимания на то, что в былинах («Добрыня и Змей», «Поединок Ильи Муромца и Добрыни Никитича») мать Добрыни зовется Амелфой (Амельфой, Амфелой), а одно из имен похищенной Змеем княжеской родственницы в былине «Добрыня и Змей» — Марфида.

При внешней похожести этих имен на греческие христианские они на самом деле таковыми не являются и могут быть объяснены только как народные переиначения все той же Малфриды (Амалафриды)[56].

Мы не знаем других сыновей Мала кроме Добрыни, но это не значит, что их не было. Претичей (Фредичей) могло и должно было быть много. Строго говоря, можно лишь предполагать, что во время гипотетического киевского сиденья Ольги с внуками в печенежской осаде либо сам Добрыня, либо кто-то из его братьев в ранге воеводы то ли освободил (версия ПВЛ), то ли взял в заложники (версия Горюнкова) мать и детей Святослава, пользуясь тем, что тот застрял в Болгарии. Кстати, в столкновении этих двух версий лично я бы встал на сторону ПВЛ, потому что маловероятно, чтобы Добрыня брал в заложницы любовницу отца, а возможно и свою тоже. К тому же это не имело смысла для шантажа Святослава, которого никак не заподозрить в любви к своей мачехе или тетке. Но все-таки на сторону ПВЛ я не встану, так как не верю ей ни на грош. В частности, не могу поверить в саму печенежскую осаду, потому что слишком много нагромождено вокруг этой осады откровенной ахинеи: и печенеги второй раз впервые пришли на Русскую землю, и некий киевский отрок откуда-то знал язык этих впервые пришедших к Киеву печенегов, а местный бездельник-воевода Претич понятия не имел о том, что столица государства в осаде, пока его не вразумил этот киевский гонец-полиглот.

Но продолжим наши экзерсисы с готским языком, так как именно он дает нам следующее дополнительное подтверждение гипотезы С. Горюнкова. ПВЛ называет столицей Древлянского княжества времен противостояния его коренной княжеской династии с пришлой варяжской город Искоростень. Имеющиеся объяснения этого названия возводят его либо к слову «короста», которое М. Фасмер объясняет как «струпья, чесотка», что выглядит бессмысленным для стольного града, либо к забытому ныне древнерусскому кор-ста — «гроб, могила». Правда, полет фантазии А. Членова существенно расширяет эту этимологию: «Местные краеведы производят название города от древнего слова «корста», среди значений которого были «камень», «гранит». В переводе на современный язык «Коростень» звучит примерно как «Гранитоград»». Ссылка на безымянных «местных краеведов» избавляет Членова от обвинений в прямом обмане. Но замаскированный обман тем не менее имеет место. В древнерусском языке слово корста означала только «гроб» или «могилу», но ни в коем случае не «камень», тем более «гранит»; соответственно Коростень — это никакой не «Гранитоград», а город Гробов или Могилин (но, по законам русского языка, ни в коем случае не Могилев!). Странноватое название для города. Быть может, оно прекрасно подошло бы Искоростеню после кровавой оргии, устроенной в нем будущей равноапостольной святой, но ведь, согласно ПВЛ, город звался Искоростенем еще до появления под его стенами Игоря и тем более его жаждущей древлянской крови вдовы.