Смертники Восточного фронта. За неправое дело - Расс Шнайдер

Исполнители были покрыты кровью, частичками мозгового вещества и крошечными осколками костей, что объяснялось производимыми ими бесконечными выстрелами в затылок жертвы — стреляли практически в упор. Это тоже следовало как-то изменить. Придумать что-то полезное сегодня будет очень сложно, размышления придется отложить на более поздний срок.

По мере того как один день сменялся другим, некоторые члены расстрельной команды начали выходить из строя, будучи не в силах смириться с ужасным характером выполняемой работы. Этого не выносил ни их разум, ни их желудки; в отдельных случаях имело место и то и другое. Некоторые из них, возможно, убедили себя в том, что способны смириться с необходимостью убивать, но признавали, что существуют какие-то более достойные способы выполнения служебного долга.

Среди последних были командир и несколько других офицеров, в числе которых имелось несколько энтузиастов, и тем не менее все они в значительной степени несли ответственность за проблемы, возникающие в ходе операции. Они с самого начала ощущали в себе решительность и готовность выполнять приказы начальства и были более чем внимательны к опыту своих подчиненных. Однако впоследствии были опробованы другие способы.

Я — сторож моего еврея. Появились грубоватые шутки, которыми перекидывались исполнители. Они возникли после того, как начальство отказалось от некоторых особых процедур, вроде той, первой, когда каждый член команды уводил одну жертву по тропинке в лес, затем еще одну, затем еще и еще.

Командир прекрасно отдавал себе отчет в происходящем и с ходом времени проникался все более глубоким чувством ответственности. В самом начале, в тот вечер, что предшествовал первой акции, он обратился к своим подчиненным и заявил, что те из них, кто не желает участвовать в завтрашней операции, имеют полное право отказаться. Интуиция помогала ему находить правильные слова, потому что в глубине души он хотел показать своим подчиненным, что делает это предложение не ради красного словца. Те, кто примет его предложение, могут остаться в части и заняться текущими обязанностями, их никто не станет преследовать за их отказ, не станет презирать или наказывать.

Он дал команду разойтись, чтобы у подразделения было время немного подумать над сказанным. Через час он собрал подчиненных снова и повторил свое предложение. Шесть человек вышли из строя. Возможно, они не поверили, что их никто не станет преследовать за отказ, не станет презирать или наказывать. Или, может быть, они поверили в это, потому что хотели верить своему командиру. В любом случае, они сделали свой выбор.

Командир не проявил ни тени неудовольствия. Это было отнюдь не то предложение, которое делается компании светских щеголей. Нет, он был совершенно искренен.

Этих шестерых освободили от задания, или, если быть точным, от их обязательств, или еще точнее, от обязательств они были избавлены еще до того, как их наделили ими. Они несли другие обязательства, причем необязательно подобострастные или холопские. В любой военной части в любом месте военнослужащие выполняют некое количество рутинных служебных обязанностей.

К этим шести через несколько дней присоединились те, кто принимал участие в первых расстрелах, однако больше не смог убивать.

Через пару недель такой процесс отсева практически закончился. В расстрельной команде остались те, кто мог и дальше равнодушно отнимать жизни у других людей, или те, кто не мог признаться в том, что не способен и дальше стрелять в затылок беззащитным жертвам. Было установлено, что первые шесть человек не изменили своего первоначального решения.

С другой стороны, те, кто присоединился к ним позднее, отказавшись дальше участвовать в расстрелах, через несколько недель вернулись в расстрельную команду, постепенно заразившись, образно говоря, обычным солнечным светом и кровью этой альтернативной вселенной, которая подобно любой другой вселенной, была в конце концов единственной из существующих. Имея столь много общего с любой другой вселенной, она неизбежно начала казаться не столь альтернативной или незнакомой. Рвота и ужас, только и всего.

Эмиль Хауссер говорил правду. Он знал это и был готов свободно признаться в этом самому себе. Возможно, он признался бы в этом Кордтсу или еще кому-нибудь, если бы прожил чуть дольше и когда-нибудь снова встретился с ним.

Он был близок к истине даже тогда, когда солгал незнакомому пехотинцу в ту холодную ночь, когда температура упала до минус тридцати градусов. Он тогда подумал, что это не имеет никакого значения и, вообще, совершенно неважно. В его сознании отсутствовали эти два противоположных понятия, как отсутствовали и все прочие мысли, кроме мыслей о себе самом. Но даже такое примитивное признание казалось ему слишком сложным.

Он расстреливал их в затылок в течение нескольких дней, ставя жертвы на краю рвов в нескольких разных местах, где мертвые тела валились друг на друга и кучи убитых становились все выше и выше. Затем он отказался участвовать в расстрелах вместе с еще несколькими полицейскими.

Это не имело ничего общего с реакцией его организма. Похоже, у него был крепкий желудок. Он не мучился рвотой. Возможно, он испытал несколько странных мгновений, когда красная приливная волна отвращения неожиданно обрушивалась на него. Ну и что из этого? В любую минуту долгого летнего дня такое может произойти с кем угодно, даже с самыми ярыми ненавистниками евреев и любителями расстрелов.

Что касается его лично, тот он не испытывал физического отвращения, когда после выстрела в затылок жертве его лицо обдавало мелкими кровавыми брызгами. Просто несколько дней спустя он решил, что больше не хочет заниматься этим. Хотя никто открыто не выражал своего неудовольствия, такие, как он, испытывали на себе легкое и незримое давление со стороны остальных своих товарищей. Однако он чувствовал в себе силы быть выше этого, чувствовал это с поразительной будничностью. Ему не хотелось больше этим заниматься. Он сказал об этом унтер-офицеру просто для того, чтобы услышать, как сам произносит эти слова, затем другому унтеру, у которого чин был пониже. И тот, и другой посмотрели на него немного высокомерно и безразлично, слегка покачав головой. Он не мог понять, что они подумали, но ему на это было наплевать. Поэтому он отправился к командиру, к которому следовало бы обратиться с подобным заявлением гораздо раньше.

Он решил сказать, что испытывает постоянную тошноту и не может спать из-за ночных кошмаров, — действительно, кошмары у него были, правда, всего несколько раз, — потому что ему казалось, что так будет проще отказаться от участия в расстрелах. Он уже убедился в том, что те шестеро, которые сразу же ответили отказом, поверив командиру на слово, действительно не испытали на себе презрения или насмешек со стороны товарищей. Поэтому он нашел в себе силы заявить, что больше не желает участвовать в расстрелах.

Ничто не имеет постоянного характера. Обещания, данные на заре веков, могут быть нарушены в любое время. Может быть, у командира вызвали неудовольствие данные им обещания и его разозлили те, кто не отказался сразу и, так сказать, пошел на попятную.

«Хорошо. Сходите и доложите о вашем решении…» И так далее и тому подобное.