Американец, или Очень скрытный джентльмен - Мартин Бут

Но сделано это было виртуозно, говорю я себе. Приклад стал ручкой, ствол — верхним краем. Магазин размещался в задней створке, он откидывался на петлях, которые были петлями чемоданчика. Спусковой механизм крепился в бутафорском цифровом замке в середине передней панели. Я прошел с этим чемоданчиком несколько таможенных досмотров. Я лично доставил его в Манилу. Этим пистолетом воспользовались три раза, все три раза успешно. Каждый раз в другой стране. Сколько мне известно, теперь он в каком-то музее ФБР. Разумеется, это было еще до эпохи тотального просвечивания в аэропортах. Угонщики самолетов сильно усложнили мою жизнь.

Вот поэтому меня и удивляет, что эти детали совершенно не волнуют моего заказчика. Похоже, пользоваться пистолетом будут не за океаном. В Европе или в каком-то другом месте, куда можно добраться, не садясь в самолет.

Я сижу за верстаком, аккуратно гну листовую сталь на новый удлиненный магазин и праздно гадаю, кто же намечен в жертвы. Такими мыслями удобно заполнять долгие минуты, когда руки заняты, а голова свободна.

Скорее всего, как мне кажется, Арафат или Шарон. Если так, мой заказчик, видимо, работает на какое-то правительство. Мне уже случалось делать оружие для агентов-фрилансеров, состоявших на службе у Соединенных Штатов, Франции или Великобритании. Я принципиально не работаю со штатными государственными сотрудниками.

Если цель — не Каддафи, тогда это может быть глава любого европейского государства, да, собственно, глава любого государства, приехавший в Европу с визитом. Одна из возможных кандидаток — премьер-министр Великобритании: в самых разных кругах, далеко не обязательно иностранных или антибритански настроенных, у нее достаточно ненавистников. Если дело выгорит, не на одной улице случится тихий праздник. Другая потенциальная жертва — германский лидер. Или любой из членов его кабинета. Пусть Андреас Баадер и мертв, но его идеи продолжают жить.

Мы с Баадером встречались лишь однажды. Нас познакомил один англичанин, Иэн Маклеод; было это в Штутгарте зимой 1971 года. Баадер был смирным на вид человеком, очень привлекательным внешне, этакий образ революционера из народа. Густые, кустистые брови, аккуратно подстриженные усы. Короткие волосы. На вид — немецкий Че Гевара. Глаза сияли тем светом, который горит в глазах монахов и наемников — огнем уверенности в своей идейной правоте; это пламя было отсветом внутренней убежденности, что человек выбрал правильный путь.

Многие из тех, для кого я работаю, носят такой огонь в своей душе. Их души полностью охвачены этим пламенем. Оно заменяет им наркотики, секс, даже воздух для дыхания. Их невозможно отравить, застрелить, взорвать, утопить, сбросить с утеса. Даже когда тело упокоилось в земле или пепел развеян по ветру, пожар их убеждений продолжает бушевать. Смертен человек, но не его убеждения. Идею не изведешь.

Я — добрый мастер оружейных дел. Один из лучших в мире. И уж всяко — в моем мире. Я не люблю говорить о себе «оружейник»: это слово отдает ремесленничеством. Я не ремесленник. Я — творец. Создавая оружие, я столь же придирчив в выборе форм и столь же внимателен к деталям, как и краснодеревщик, создающий мебельный шедевр. Ни один художник не вкладывает в картину столько души, сколько вкладываю я в свои произведения.

Мои таланты раскрылись по чистой случайности. Я никогда не собирался заниматься оружием, никогда и не предполагал, что моя стезя поведет в эту сторону. Началось все с того, что я согласился сделать одолжение одному собрату по мелким правонарушениям из той самой деревушки, средоточия всего, что только есть банального в мире. Он был одним из немногих тамошних жителей, кто вступал со мной в разговоры не только ради того, чтобы сообщить, который час и какова погода. Возможно, он знал — или догадался внутренним чутьем, — что я гожусь не только на то, чтобы лудить старые серебряные чайники. В моем мире способность чуять себе подобного развивается до степени инстинкта.

Звали его Фер. Ему было под шестьдесят. Я так и не докопался, откуда у него такое прозвание: возможно, полное его имя было Фергус, а может, и Фергюсон. Или он вообще был каким-нибудь Фаркварсоном, рожденным вне брака и обреченным на прозябание в деревенской глуши. Обитал он в полуразвалившемся фургоне, стоявшем в саду примерно в километре от деревни: шины давно истлели, бока обросли травой и диким виноградом, радиатор и крышка капота отсутствовали, равно как и изрядный кусок двигателя. На месте коробки передач торчал крепкий побег ясеня. Думаю, к нынешнему моменту его ствол уже развалил напополам ржавую кабину.

Фер был местным браконьером: он держал хорьков в кузове, а еще у него была черная ищейка по имени Молли. Зимой он неизменно поставлял к деревенскому столу фазанов, кроликов, а порой даже зайцев и оленей. Летом он сдавал голубей в китайские рестораны соседних городков. Еще он умудрялся летом ловить форель, а осенью, если в реках хватало воды, то и семгу. В межсезонье он подрабатывал дровосеком — валил и прореживал лес, плату брал дровами и продавал их вязанками из палатки на шоссе. Топор у него был такой, что им можно было бриться; он один управлялся с двуручной пилой, был по-крестьянски сметлив и уважал хорошие ружья.

Речь шла о двустволке двенадцатого калибра. Это не был ни «Пурди», ни «Черчилль», ничего такого особенного, никакого ящика из тикового дерева с латунными накладками, филигранью на замке и бархатными выемками. Это было рабочее оружие. Фер истово следил за его исправностью, добросовестно смазывал, чистил и полировал. Он заботился о двустволке куда трепетнее, чем о Молли, хорьках, своем фургоне и самом себе. Но даже лелеемое существо может заболеть. Однажды осенним вечером треснул один из курков, и Фер пришел ко мне. Объяснил он это тем, что двустволка старая, детали к ней больше не выпускают, хотя так-то оружие еще крепкое, а на новое у него нет денег. На самом деле двустволка, разумеется, была незарегистрированная, да еще, скорее всего, и темного происхождения. Нести ее к официальному оружейнику было слишком рискованно.

Я согласился ее отремонтировать, дав обещание строго хранить тайну. Сделать дубликат сломанной детали оказалось несложно. Фер предложил мне денег, но я предпочел взять в оплату фазана-другого.

Я разобрал двустволку в своей маленькой мастерской. Это было все равно что дать ребенку в руки сложный часовой механизм. Сочленение деталей, точное прилегание металла к металлу, цепная реакция от легкого движения пальца до вылета пули затянули меня и заворожили. Я устранил поломку за одну ночь. Фер три месяца расплачивался рыбой и дичью, всегда приходя затемно и неизменно обращаясь ко мне «сэр».

Через год один знакомый попросил о подобной услуге. Ружье у него было почти такое же, как у Фера, разве что отказал там левый курок, а стволы были коротко отпилены, всего по двадцать пять сантиметров длиной.

В моей профессии не бывает вечерних курсов повышения квалификации в местном училище. Это вам не разводить цветы, лепить горшки или ткать коврики. Это хореографическая резьба по стали. Тут бывает только самообразование.

Вдумайтесь, что такое огнестрельное оружие. Почти все видят в нем лишь устройство для метания кусочков свинца в цель. Бум — человек или зверь падает замертво. Все знают, что из ствола вылетает пуля. Знают, что остается гильза из металла, бумаги или пластмассы, она пуста и дымится. Знают, что выстрел происходит после нажатия на спусковой крючок. В остальном же люди по-прежнему смотрят на оружие, как смотрели в джунглях охотники за черепами: палка, изрыгающая огонь, говорящая голосом богов, ствол, мечущий громы, копье, которое не нужно метать, молния, заключенная в трубу. Они считают, что всего-то и надо нажать на спуск. Потянул курок — и жертва мертва. Они насмотрелись гангстерских фильмов и верят в то, что видят на экране — где ни полицейский, ни ковбой никогда не промахиваются, где пули летят прямо и ровно, как написано в сценарии.