Стать Джоанной Морриган - Кейтлин Моран

Я ем этот шум, черпая горстями, как холодный искристый туман. Я наполняю себя этим шумом. Я использую его, чтобы зарядиться энергией. Потому что подросток – это пустая крошечная ракета, а громкая музыка – топливо для ракеты, а журналы и книги – карты и координаты, которые помогают выстроить траекторию полета.

Второй тип музыки образца 1992 года делают парни из рабочего класса. Манчестер. Мэдчестер. «Mondays» и «Stone Roses». Мне нравятся их песни. Нравятся этот кураж, эта разнузданная эйфория – нравится гордость простых ребят, звучащая в этой музыке, как будто половина страны все-таки поднимается на ноги после упадка восьмидесятых и упивается своей мощью и предприимчивостью. Но я боюсь этих парней. Это те же развязные ребята с окраин промышленных городов, которых я вижу на улицах каждый день и мимо которых я прохожу, опустив голову и надеясь, что они не будут свистеть мне вслед. Я никогда с ними не подружусь.

Потому что в их взглядах читается жесткая правда: им никогда не захочется затащить меня в койку. Один быстрый взгляд – и я снова невидимая в их присутствии. Такие девчонки, как я, всегда остаются невидимыми для ребят из таких групп. Меня нет в их песнях. Я не Коричная Салли. Я не сладенькая сестренка Иэна Брауна.

 Однако больше всего я люблю – бешеной, лютой и настоящей любовью – третий тип музыки 1992 года: громкую, хлесткую, проникновенную музыку, где я нахожу себя в песнях. Музыку, которую делают умные, сексапильные, сердитые фрики.

В 1992-м их немало – злых, неглупых и странных. «Manic Street Preachers» в свадебных платьях держат гранаты в зубах и поют о том, как первый мир уничтожает третий. «Suede» в рубашках, купленных на барахолке, поют о злачных муниципальных кварталах и утверждают, что после одиннадцати вечера все становятся бисексуальными. Мужчины, похожие на девчонок. Мужчины с накрашенными глазами и блестками на щеках, как будто Марк Болан и Дэвид Боуи отложили драконьи яйца в 1973-м и теперь из них вылупляется потомство.

И прекраснее всего: сами девчонки. Женщины в мире рок-музыки.

Потому что в Америке бушует буря, и ливень добрался до наших туманных берегов как раз вовремя для меня: Riot Grrrl. Женщины, словно из Лиги выдающихся леди (не джентльменов, а именно леди), издают собственные фанзины, устраивают концерты только для женщин, проводят время друг с другом, пытаются расчистить место – в многолюдных болотистых джунглях рок-музыки, – место только для женщин.

Они все – воительницы в нижних юбках и крепких ботинках. Кэтлин Ханна из «Bikini Kill» купила гитару на деньги, заработанные стриптизом; Кортни Лав бьет в репу всех, кто ее обижает.

Кортни Лав дала в репу и Кэтлин Ханне, но так вообще принято между рок-звездами – не забудем, как Чарли Уоттс врезал Мику Джаггеру, когда тот назвал его «моим барабанщиком». «Это ты мой вокалист», – заявил Уоттс, поправил манжеты и ушел, хлопнув дверью. Иногда в джунглях случаются драки. В джунглях жарко, и все психуют.

Их песни похожи на пьяные разговоры с друзьями в прокуренных пабах, как раз перед тем, когда начинаются танцы на столах. В «Девчонке-бунтарке» группы «Bikini Kill» Кэтлин Ханна поет о странной и гордой женщине так, словно люто ее ненавидит, но в конце песни она признается, что эта женщина – ее героиня и ей хочется с ней переспать.

Когда Кортни Лав поет «Малолетнюю шлюшку» – отчасти с ненавистью к себе, отчасти с гордостью за себя, – мне становится невероятно спокойно, и в то же время внутри все дрожит от волнения. Когда женщины поют о себе – а не мужчины поют о женщинах, – мир вдруг обретает четкость и глубину, и приходит уверенность, что ничего невозможного нет.

Всю жизнь я думала, что если я не сумею сказать ничего интересного для парней, то лучше и вовсе заткнуться. Но теперь я поняла, что есть и другая, невидимая половина всего населения планеты – девчонки, – с которыми я могу говорить. Точно такие же тихие и растерянные девчонки, которые ждут только стартового сигнала – какого-то знака, какого-то катализатора, – чтобы взорваться словами, и песнями, и делами, и криками, полными радости и облегчения: «Я тоже! Я тоже так чувствую!»

На Британию обрушилась новость: в Америке появилась новая разновидность девчонок. Девчонки, которым все похрен. Девчонки, которые ничего не боятся. Девчонки, которые не желают молчать. Девчонки, которым нравятся такие девчонки, как ты.

В глубокой спячке, в коконе-куколке у себя в спальне я чувствую, что знаю эти фриковатые группы – этих парней и девчонок, – знаю их, как никто. Они тоже лежали в пыльной темноте под кроватью и понимали, что им больше нельзя оставаться такими, какие они есть сейчас, и нужно строить лодку побольше. Они все создают себя заново в яростном, беспорядочном и ослепительном акте само-творения, пытаясь изобрести будущее, где для них будет место.

Я без труда представляю себе их спальни: стены исписаны строчками из песен, куртки валяются на полу, источая затхлые запахи секонд-хендов и барахолок, полиэтиленовые пакеты набиты заезженными кассетами с Боуи, «Stooges», Патти Смит и «Guns N’ Roses», – и все мы встречаемся, даже не подозревая об этом, посреди ночи, на вечеринке у Джона Пила – непременно в наушниках, чтобы не разбудить никого в наших битком набитых домах. Мы все делаем одно и то же. Мы пытаемся пережить эти темные годы и добраться до места, где нам будет лучше. До места, которое нам придется создать самим.

Я знаю, что надо делать: я была послана в этот мир для того, чтобы заставить весь Вулверхэмптон полюбить эти группы. Вот мое предназначение. Вот смысл моей жизни.

 С практической точки зрения у меня идеальная позиция для таких просветительских действий. Прямо напротив дома, через дорогу – остановка 512-го автобуса, по сути ловушка, в которой потенциальным фанатам прогрессивного рока приходится двадцать минут ждать автобуса, – мне вполне хватит времени, чтобы завоевать их умы и сердца, при достаточной мощности звука.

Я водружаю на подоконник стереосистему – черный, красный и желтый провода тянутся через всю комнату. Потом сажусь на подоконник сама, свесив ноги наружу, и ставлю стереосистему к себе на колени.

– Я намерена просветить этот город, – говорю я собаке. – Моими стараниями Вулверхэмптон станет не хуже… Манчестера. Мы переходим на новый уровень.

Я врубаю на полную громкость «Тебе реально слабо» группы «Bikini Kill».

Весь мой вид говорит: «Да, пейзане. Я взрываю вам мозг. День пришел. Хватит слушать Хулио Иглесиаса и «Marky Mark and The Funky Bunch». Я даю вам настоящую музыку».

 Разумеется, люди в очереди на автобусной остановке ведут себя именно так, как повел бы себя при сходных обстоятельствах каждый британец в очереди на автобусной остановке, а именно полностью меня игнорируют, повернувшись спиной. Все, кроме одной женщины – кажется, за пятьдесят, – которая смотрит на меня.

Тогда мне казалось, что смотрит она с отвращением. Но теперь я понимаю, что это была откровенная жалость. Я – ребенок в ночнушке, сижу на окне, свесив ноги наружу, держу на коленях стереосистему и оглашаю всю улицу громкой музыкой, пытаясь изменить город и мир одной песней, на случай, если вдруг умру прямо сейчас.