Конец ордена - Вадим Сухачевский

Однако, подходя к дому, понял, что ошибся. Из окна на всю улицу разносилось "Шествие троллей" – значит, получалось, Арнольд Иванович был дома…

И сердце в тот миг ничего почему-то не подсказало Виктору…

Вот когда слегка сжалось – когда он, войдя, уловил странный, неприятный запах. Пахло почему-то помойкой и нечистым человеческим телом. Не могло в доме у Арнольда Ивановича пахнуть так!..

— Это я! — крикнул Виктор с порога.

Но никакого ответа не последовало.

Теперь уже сердце колотилось вовсю. С наганом в кармане, держа палец на курке, он двинулся на звук музыке. Лишь теперь впервые она казалась ему зловещей…

Наконец открыл дверь кабинета – и увидел…

Странно, что не свалился в обморок. Ибо ничего страшнее не видел никогда…

На пол натекло много крови, и она еще продолжала течь…

Арнольд Иванович был распят на стене – руки и ноги прибиты толстыми строительными костылями. А пятый костыль торчал у него из живота, с него-то кровь и лилась струйкой на пол.

И гремела во всю мощь музыка из граммофонной трубы – кружились, кружились, плясали, неистовствовали разбушевавшиеся тролли

Но еще страшнее было, когда Арнольд Иванович вдруг открыл глаза. В них уже стояла смерть, но глаза были все еще живые. И что-то он прохрипел со стены…

Потом уже Виктору как-то придумалось само по себе, что те последние слова были: "Отомсти за меня…" И была, была потом месть Колобуила, страшная месть. Воры, укравшие узел, за год исчезли все один за другим. Сколько цепей для этого пришлось выстроить! А с главарем шайки случилось самовозгорание – вдруг ни с того ни с сего загорелся, как факел, и заживо сгорел дотла.

Только с теми двоими, с королем нищих и с императором помоек, расправиться Колобуилу так и не удалось. Даже близко к ним подобраться – ох как не скоро еще получилось… Теперь вот подобрался – да что толку?.. Может, новый, более расторопный Колобуил справится с ними… Хотя и то вряд ли. Сильны, слишком сильны были их помойные империи и нищенские королевства!..

И Арнольд Иванович, архангел Селафиил, даже умирая, это понимал. И последние слова его были вовсе не "отомсти". Нет, он сказал в тот миг другое.

— Сними пластинку… — проговорил он перед тем, как навсегда закрыть глаза.

И не было больше Селафиила. Оставался только орденский архангел Колобуил, обреченный, как и было сказано двести лет назад магистром Прошкой, на одиночество. Начиналась еще одна его новая жизнь..

…Но, архангел, одиночество твое – и лучшая тебе награда, ибо страшиться можешь лишь за себя самого.

Из "Катехизиса…"

И опять, когда вставлял ключ в замок, услышал, как за дверью беснуются тролли. Значит, Колобуил успел за это время у него побывать. Впрочем, Виктор Арнольдович и с самого начала знал, что разбивать пластинку не выход – неминуемо появится новая. Да если б и не было пластинки, она все равно звучала бы у него в ушах. Вопрос был в том, откуда Колобуил мог знать, что у него, у Виктора Арнольдовича, с этой пластинкой связано. Казалось, что, если бы он это понял, то и Колобуила смог бы выявить. Однако никакие мысли на сей счет в голову пока не приходили.

Выключив проигрыватель, Серебряков заглянул в стенной шкаф. Как он и ожидал, конверта с райским яблочком на полке не было. Стало быть, его послание уже у Колобуила. Теперь интересно, что он ответит и когда.

Виктор Арнольдович взглянул на часы. Было уже шесть вечера, а Наташа, помнится, обещала вернуться из библиотеки в пять. Что ж, могла и задержаться. Серебряков сейчас чувствовал не столько беспокойство за нее, сколько пустоту в доме, от которой за время, что Наташа жила у него, он как-то уже отвык.

Значит, успел к ней привязаться. А ведь Прошка – Уриил Второй предостерегал архангелов Ордена от подобных привязанностей.

Когда-то, очень давно, с ним уже было такое. Тогда пришлось отрубить – как по живому топором. Но сейчас Виктор Арнольдович не знал, сумел бы он или нет снова так же поступить.

Пожалуй – едва ли…

Когда же это было?.. Уже четверть века назад. Ну да, в тридцать седьмом.

Как это ни странно, он продолжал жить один в четырехкомнатной квартире на Мясницкой. Видимо, немалыми были заслуги Арнольда Ивановича перед властями, раз и после его гибели квартиру не стали уплотнять.

Недавно Виктор поступил на экономический. Такова была воля Арнольда Ивановича. Когда-то Виктор сказал ему, что хотел бы – на медицинский: во всем хотелось брать пример с Селафиила. Однако тогда же Арнольд Иванович вдруг воспротивился: мол, на уровень фельдшера он его, Витьку, и без того обучит, а времена сейчас такие, что быть доктором небезопасно (оно и подтвердилось вскоре шумными процессами). Совсем иное дело, рассуждал Арнольд Иванович, экономика: считай себе чужие денежки, только внимательно считай, не ошибись – и цел будешь. А ежели вдобавок не простая экономика, а международная, то есть к тому же шансы побывать за границей, хотя для остальных страна закрыта на замок, и для орденских дел такая возможность может иногда оказаться далеко не бесполезной.

Происхождение у Виктора теперь получалось никак не рабоче-крестьянское – хоть и сирота, хоть и состоял в комсомоле (когда-то по настоянию того же Арнольда Ивановича вступил), а все же докторский приемный сын, так что, почитай, из гнилой интеллигенции, и пробиваться ему пришлось на одно из двух всего, отпущенных в институте для интеллигентской "прослойки" мест.

Поступил, прорвался. Хорошую, видать, науку прошел у покойного Арнольда Ивановича.

Вот тогда-то все и началось. Потому что на втором "прослоечном" месте оказалась его соседка по Мясницкой, дочка инженера Рита Дробышева, девушка удивительной красоты, с длинной русой косой и голубовато-серыми, как утреннее небо, глазами. Виктор и раньше ее видел на улице, и все подмывало к ней подойти, но все как-то не хватало смелости. А тут…

Произошло все как-то настолько быстро, что даже почти ускользнуло от сознания. А быть может, потом, после того, что случилось, просто больно было вспоминать обо всем, что связано с ней…

Но сейчас, ожидая Наташу, Виктор Арнольдович почему-то вспоминал…

Так вышло, что уже через месяц Рита жила у него, в квартире на Мясницкой. Боже, он прожил уже столько жизней, обрывавшихся, как хвост у ящерицы, он был мазуриком Федулой, он был благополучным Виктором, он был беспощадным архангелом Колобуилом, он довольно много знал о жизни, но вот любви настоящей не изведал пока. На какое-то время даже Орден почти исчез из его памяти, была только эта девушка с большими серыми глазами, вдруг заполонившая весь его мир целиком. Все орденские дела казались какой-то нестоящей суетой рядом в этим, захватившим его внезапно. Было как сон, живой, яркий, ласковый сон, не дающий ворваться в него сумрачной яви.