Анна в кроваво-алом - Блейк Мастерс

Еще пара-тройка минут, офицеры Ройбак и Дэвис прощаются с нами, и мы падаем обратно в кресла.

– Это было… – начинает Томас, но не заканчивает.

У Кармель звонит мобильник, она снимает трубку. Когда она отворачивается поговорить, я слышу, как она шепчет «не знаю» и «уверена, его найдут». Вешает трубку, глаза у нее на мокром месте.

– Все в порядке? – спрашиваю.

Она держит телефон так, словно забыла о нем.

– Это Нат. Полагаю, она пытается меня утешить. Но я, знаете ли, не в настроении сегодня участвовать в девочковом кино.

– Мы можем что-нибудь сделать? – мягко спрашивает Томас.

Кармель принимается рыться в бумагах.

– Я бы просто хотела домучить эту домашку по биологии, честно, – говорит она, и я киваю.

Сейчас самое время позаниматься чем-то нормальным. Мы должны работать и учиться, чтобы в пятницу сдать зачет на пять. Потому что выдранный из газеты клочок у меня в кармане словно бы весит тысячу фунтов. Я чувствую, как Анна смотрит со своей фотографии сквозь шестьдесят лет, и не могу отделаться от желания защитить ее, спасти ее от превращения в то, чем она уже является.

Не думаю, что дальше выпадет много времени для нормальности.

Просыпаюсь весь в поту. Сон. Сон, где нечто нависает надо мной. Нечто с кривыми зубами и скрюченными в когти пальцами. Дыхание этого нечто пахнет так, словно оно жрало людей десятилетиями, а с зубной щеткой не знакомо. Сердце бухает у меня в груди. Лезу под подушку за папиным атамом, и на секунду, готов поклясться, пальцы смыкаются на кресте, обмотанном шершавой змеей. Но вот рукоять ножа на месте, в целости и сохранности в кожаных ножнах. Гребаные кошмары.

Сердце постепенно успокаивается. Глянув на пол, вижу Тибальта, он таращится на меня с распушенным хвостом. Небось усатый спал у меня на груди, а я, проснувшись, его катапультировал. Не помню, а жаль – такую ржаку пропустил.

Прикидываю, не лечь ли обратно, но нет. Во всем теле поселилось это раздражающее, напряженное ощущение. Пусть я устал, но на самом деле мне хочется подзаняться легкой атлетикой – ядро толкнуть и пробежать пару кругов с препятствиями. Должно быть, на улице сильный ветер – старый дом скрипит и стонет от самого фундамента, половицы ходят как фишки домино, их звук напоминает быстрые шаги.

Часы у кровати показывают 3:47. На секунду не могу сообразить, какой сегодня день недели. Но суббота же. Значит, мне, по крайней мере, не надо утром в школу. Ночи начинают сливаться в одну. С момента нашего приезда сюда я нормально спал ночью раза три, не больше.

Не думая, выбираюсь из кровати, натягиваю джинсы и футболку, засовываю атам в задний карман и спускаюсь вниз. Останавливаюсь только обуться и стянуть ключи от маминой машины с кофейного столика. Затем качу по темным улицам в свете растущей луны. Я знаю, куда направляюсь, хотя не могу вспомнить, как принял это решение.

Паркуюсь у конца Анниной заросшей подъездной дорожки и вылезаю из машины, по-прежнему ощущая себя наполовину лунатиком. Вызванное кошмаром напряжение в конечностях ни на йоту не ослабло. Я даже не слышу звука собственных шагов по скрипучим ступеням крыльца, не чувствую пальцев, поворачивающих дверную ручку. Затем я делаю шаг внутрь – и падаю.

Прихожей как не бывало. Вместо нее я пролетаю футов восемь и приземляюсь вниз лицом на шершавый холодный земляной пол. Несколько глубоких вдохов возвращают жизнь легким, и я рефлекторно подбираю ноги. В голове ни одной мысли, кроме «Что за хрень». Когда мозг наконец включается обратно, я жду в полуприседе и поигрываю бедренными мышцами. Повезло, что обе ноги целы, – но где я, черт подери, нахожусь? Тело, накачанное адреналином, готово сорваться с места в любую секунду. Куда бы я ни угодил, здесь темно и воняет. Стараюсь дышать неглубоко, чтобы не впасть в панику, да и не вдохнуть лишнего. Воняет сыростью и гнилью. Либо здесь очень много чего сдохло, либо оно сдохло где-то еще и было перетащено сюда.

При этой мысли тянусь за ножом, моей бритвенно-острой гарантией безопасности, и попутно озираюсь. Знакомый потусторонне-серый свет этого дома. Он просачивается, надо полагать, сквозь щели в половицах. Теперь, когда глаза привыкли, различаю стены и пол, частью земляные, частью из грубо обработанного камня. Сознание быстро прокручивает, как я поднимаюсь на крыльцо и вхожу в дверь. Как я очутился в подвале?

– Анна? – негромко окликаю я, и земля под ногами шевелится. Для устойчивости опираюсь на стену, но поверхность под моей ладонью оказывается не земляной. Она неприятно мягкая. И влажная. И дышит.

Труп Майка Эндовера наполовину погружен в стену. Моя рука упирается ему в живот. Глаза у Майка закрыты, словно он спит. Кожа его кажется более темной и дряблой, чем прежде. Он гниет, и, судя по положению между камней, дом постепенно его забирает. Он его переваривает.

Отхожу на несколько шагов. Лучше бы он мне этого не рассказывал.

Мое внимание привлекает негромкое шарканье. Оборачиваюсь и вижу ковыляющую ко мне фигуру. Существо покачивается и мотается словно пьяное. Потрясение от нарушенного одиночества быстро сменяется тяжестью в животе. Это человек, и он сочится гноем и выпитым пойлом. Одежда у него грязная, старый продранный френч и штаны с дырами на коленях. Прежде чем я успеваю убраться с его дороги, по лицу его промелькивает страх. Шея поворачивается на плечах словно крышка от бутылки. Я слышу долгий хруст его позвоночника, и он оседает на землю у моих ног.

Таращусь на него, гадая, просыпался ли я вообще. И тут почему-то у меня в черепушке раздается отцовский голос: «Не бойся темноты, Кас. Но и не позволяй говорить тебе, что все, что есть в темноте, так же есть и на свету. Это не так».

Спасибо, папа. Из множества зловещих жемчужин мудрости, которыми ты со мной поделился, эта как раз кстати.

Но он был прав. Ну, по крайней мере, насчет последней части. Кровь грохочет в ушах, и я отчетливо ощущаю яремную вену у себя на шее. И тут раздается голос Анны.

– Хочешь посмотреть, что я делаю? – спрашивает она, но не успеваю я ответить, как она окружает меня трупами. Их больше, чем я могу сосчитать, они раскиданы по полу как мусор и громоздятся кучами до потолка, руки и ноги сплетены в чудовищную косицу. Вонь страшная. Краем глаза улавливаю движение, но, вглядевшись пристальней, соображаю, что это шевелятся поедающие тела черви. Они извиваются под кожей и заставляют ее трепетать самым невозможным образом. Только одно у этих тел движется по собственной воле: глаза, заплывшие слизью и белесые, лениво ворочаются в глазницах, словно пытаются разглядеть, что с ними происходит, но сил на это у них уже не хватает.

– Анна, – повторяю я негромко.

– Эти еще не худшие, – шипит она.

Шутит, наверное. С некоторыми из этих покойников были проделаны жуткие вещи. У одних не хватает конечностей, у других отсутствуют все зубы. Иные покрыты засохшей кровью, вытекшей из сотен запекшихся порезов. И слишком много молодых. Лица как у меня или даже моложе, с оторванными щеками и плесенью на зубах. Оглянувшись назад, обнаруживаю, что глаза у Майка открыты, и понимаю, что надо отсюда выбираться. Будь проклята охота за привидениями, к черту фамильное наследие, я не останусь в набитом трупами подвале больше ни минуты.