Сионская любовь - Авраам Мапу

искать правду, и она выходит наружу, и справедливость незыблема, как всегда. Слава Господу, давшему нам Хизкияу-царя. Правосудный монарх возносит честных, а непокорным – спуску нет! Не даром Исайя, сын Амоца, стоял на том, что город этот – великих дел вечное поприще. То ли еще увидим! Перо и резец бессильны! Безмерно оценит Творец тех, чьи сердца следуют путем истины. Один – постигает мудрость слова Божьего, другой – судит, третий – пашет, четвертый – сеет, пятый – стоит на страже. И все нужны всем, и не шагнуть вперед, пока другие не сделают шаг. И все идут в Храм, и молятся, и возносят жертвы.

А на площадях толпятся горожане – люди внемлют пророкам. И простолюдин, и богач, и славный воевода – все тут. И награда народу за верность Богу – верность Бога народу. Посему вокруг Сиона несчетно много завистливых глаз и злопыхателей. Вот Ашур точит ножи. Горькие беды ждут вероотступников Шомрона, да и всех прочих, кто идолам поклоняется. А святой Иерусалим останется неприступен, и стрелы, в него пущенные, повернут назад.

– О, Амнон, – воскликнула Тамар, – эти речи для ушей моих – как вожделенная влага для цветка в пустыне. Часами, днями, вечно готова слушать гимны милому Иерусалиму. Однако, неужели и впрямь столь незыблемы основы, и уж вовсе нет кривды в Сионе?

– Вот как отвечу тебе, госпожа. Гляди, как справно маслины цветут на горе. Да разве каждый побег принесет плоды? Небось, лишь один из десяти. А сад цветет, и урожай велик. То же – и люди у нас. Спору нет, не все праведники, а страна – праведная. Беда только, что не всегда знаем, кого Господь к благой десятине причисляет!

– А где же превосходство умного над глупым? И зачем это так устроено, чтобы путного от негожего не отличить? – изумляется Тамар.

– Глупец, дабы суть свою не раскрыть, прячется во тьме. А умный факелом мысли разгоняет тьму, как луна в ночи. И хоть огрызаются злые псы, сторожащие черный мрак, они бессильны против света разума, – сказал свое слово Тейман.

– А я думаю, – добавила Тамар, – что ночью высокий дух подобен свету луны и не несет тепла, но днем он равен солнцу: и греет, и светит, и радует всех. А глупость, как улитка в раковине – друг тьмы и враг света, и ни той, ни другой не узреть мира красы.

– Догадываюсь, сестра, кого сравниваешь с улиткой, обитающей во тьме и тебе досаждающей. Это …

– О, милый братец, замолчи. Пусть не звучит его имя в добром этом месте. Скорее горы Сиона рухнут, чем нога моя ступит вслед за ним. Я надеюсь, что не ждет меня злая судьба, ибо жестокие времена остались в прошлом. Нынче не приносят в жертву Молоху сыновей, а идолам золоченым – дочерей. Упомяну все же ненавистное имя. Разукрашенным и убогим истуканом вижу я Азрикама. Лишь наследным богатством да семейной знатностью силен. Я в обиде на отца нашего, что потакает недостойному, с которым, клянусь, не по пути мне.

– Вот и сказала ты, сестра, кто есть улитка. А теперь открой имя несущего свет в твою душу.

– И густые облака не скроют светило …

– Довольно загадок! – воскликнул Тейман и обратился к Амнону: “Признайся, тебя разумеет Тамар!”

Смутился Амнон, и смутилась Тамар.

– Молчите? Легка была загадка, и на зардевшихся ваших лицах – разгадка ее. Коли стыдитесь своей страсти – прочь ее, а если дорога она вам, отчего языки проглотили? Или я не в доверии?

– О, Тейман, – начал было Амнон, – вот уж год минул, как Господь осчастливил меня встречей с Тамар, и весь этот год … – хотел, но не смог он продолжить, ибо подступившие слезы не дали говорить.

Тут и Тамар всхлипнула и утерла слезу.

– Амнон! День тот навеки остался в сердце девичьем, как чудный цветок, как прекрасная роза! – воскликнула Тамар.

– Как прекрасная роза! – горячо повторил Тейман, вспомнив Розу с горы Кармель.

Все трое умолкли, лишь молодые сердца стучат. Шум крыльев в вышине нарушил тишину. Подняли головы и видят: стервятник преследует нежную голубку. Хищный клюв, цепкие когти. Еще чуть-чуть – и пропала пичуга. Разом вскрикнули трое и отпугнули злодея. Бедняжка перевела дух. Заблестели зеленоватым золотом перышки на крыльях. Снова она мчится прочь, ищет спасения в кустах. Тут вскочил Тейман, погнался за хищником, стал швырять камни. А Амнон стоит, к месту прирос, держит в волнении руку Тамар.

– Ах, голубка чистая, как эта пташка ты! – говорит.

Тамар в ответ невольно сжала сильную мужскую руку.

– Ты спас меня ото льва, теперь, я знаю, избавишь от стервятника. В святом Храме за тебя молилась. Я создана для тебя навек!

– А я – для тебя! Я поклялся: нет для меня другой! Судьба моя – или счастье с тобой, или одинокость до смерти!

Признание красиво всегда, и истинно оно, когда сказано сердцем. Взволнованная Тамар снимает кольцо, подарок деда Хананеля.

– Возьми это кольцо, Амнон. Прочтешь на нем имя живой Тамар и ушедшего Хананеля. Это знак, что быть нам вместе: то ли в радости жить, то ли в скорби умереть.

Не успел Амнон промолвить слово в ответ, как вбежал, запыхавшись, Тейман, и в руках его – голубка.

– Вы все воркуете! – прокричал возбужденный Тейман, – а я сейчас своими глазами видел, как Господь спас слабого и его мучителя покарал! Птаха совсем обессилела, и уж когти злодея почти настигли ее, но по воле Всевышнего взвился в небо мощный орел и черной молнией сразил стервятника. Бедняжка была спасена и упала на землю без сил. Вот, трепещет нежный комок в моей ладони!

– Всем бы утеснителям такой конец! – воскликнула Тамар.

– Случай этот – знамение добра, – прибавил Амнон.

– Бог и твою голубку сбережет, – сказал Тейман Амнону.

– Теперь все мои тайны ведомы тебе, братец. Азрикам преследует меня, как стервятник жертву. Есть ли у меня надежда?

– Амнон станет тем орлом, что погубит обидчика и прострет над голубкой крылья спасения, – торжественно заявил Тейман.

– Поручи моим заботам пташку, коли ты ее мне уподобил.

– Возьми и береги ее, как добрый знак.

Брат с сестрой проводили Амнона в летний дом и показали предназначенную ему комнату.

Появился Зимри.

– Куда запропастилась молодежь? Отец с матерью заждались, – сказал он.

Тейман заметил, что кольцо Тамар надето на руке Амнона, и промолчал. И Зимри заметил и тоже не подал виду. Тейман попросил Зимри простить его за насмешку. А тот ответил великодушно: “Да уж я забыл давно. Я не злопамятен”. Хитрость горазда на