Феномен Александра Невского. Русь XIII века между Западом и Востоком - Вадим Долгов

Сомнение в том, что предводители шведов вынашивали наполеоновские планы по захвату всей Новгородской земли, высказывает Д.Г. Хрусталев. По его мнению, если бы шведы действительно хотели бы захватить Ладогу, они действовали бы иначе: они не стали бы делать остановку в устье Ижоры, а сразу бы напали на Ладогу. Кроме того, исследователь отмечает, что печальный опыт похода 1164 г. должен был предупредить желание небольшими силами взять город. Тогда к Ладоге прибыли значительные силы: «полушестдясятъ», то есть пятьдесят пять шнек, большая армия. Но и они вынуждены были спасаться бегством от совместного нападения новгородских и ладожских отрядов.

Хрусталев рассматривает дискуссию между В.А. Кучкиным и А.Н. Кирпичниковым по поводу возможных целей шведов в устье Ижоры. По мнению В.А. Кучкина, шведы собирались устроить на этом месте укрепление, которое бы в дальнейшем могло служить форпостом для военного и политического освоения ижорских земель. Указанием на это он считает фразу «Жития Александра Невского» о том, что Пелугий, предупредивший князя о нападении вражеского войска, указал ему не только «станы» их, но и «обрытья». Если под станом можно подразумевать временный военный лагерь, то в «обрытьях» исследователь увидел некие начальные фортификационные сооружения, надо думать, что-то вроде редута. Однако специалист по средневековой военной технике А.Н. Кирпичников высказал возражение. С его точки зрения, упомянутое «обрытье» – это лишь временное сооружение, обеспечивавшее защиту военного лагеря, не более того.

Сам Д.Г. Хрусталев солидаризируется с мнением Кучкина и приводит контраргументы доводам Кирпичникова. Во-первых, по мнению исследователя, новгородский книжник мог не вполне разобраться в целях шведской интервенции. Поскольку в прошлый раз, в 1164 г., шведы пытались взять Ладогу, то вполне логично было экстраполировать их прежние цели на текущую ситуацию. Они всего лишь хотели устроить маленькую крепостицу на ижорских землях, а новгородцы с перепугу решили, что имеют дело с грандиозным вторжением. Во-вторых, в пользу версии о строительстве крепостицы, а не временного лагеря говорит долгое пребывание объединенного шведско-норвежско-финского войска в устье Ижоры. Если их целью был захват Ладоги или Новгорода, а пункт стоянки – всего лишь временный лагерь, то зачем там задерживаться? Промедление ничем, кроме поражения, кончиться не могло. Оно им и закончилось. В подтверждение своей точки зрения Д.Г. Хрусталев приводит случаи строительства аналогичных городков на других североевропейских территориях. «Тактика строительства крепостей в завоеванных землях активно применялась в Северной Европе уже в XII – начале XIII в.: это и Рига (1200 г.), и Або (Турку; 1157 г.), и Торн (Торунь; 1231 г.), и Копорье (1240 г.), о возведении которого немцами мы будем писать ниже. Финские исследователи предполагали строительство шведами в захваченной земле тавастов крепости Хямеенлинна (Тавастхус) и в 1220-е гг., и в 1249 г. В 1256 г. такую крепость в устье Нарвы попробуют построить шведы, а в 1300 г. они заложат Ландскрону в устье Охты, также пытаясь пресечь сообщение новгородцев по Неве. Такая тактика была широко распространена в Европе, и вовсе не обязательно датировать ее именно достоверными шведскими укреплениями на русских землях. Можно также добавить, что разница между укрепленным поселением и укрепленным лагерем на начальном этапе была совсем невелика. И когда пришел Александр Ярославич, о крепости еще ничего, кроме „обрытий“, не напоминало»[133].

Признавая резонность доводов Д.Г. Хрусталева, следует все-таки указать на некоторую их логическую шероховатость. Если взятие Новгорода или Ладоги выглядит как заведомо неисполнимая задача, то почему постройка небольшой крепости на магистральном пути новгородской и ладожской торговли кажется более простым делом? Едва ли можно было возвести неприступную цитадель потихоньку, пока не узнал новгородский князь. Так или иначе, постройка крепости – дело не очень быстрое. А пока она не построена, она остается уязвимой для нападения. Но даже, предположим, крепость была бы построена. Необходимость построить крепость быстро неизбежно бы привела к тому, что ее размеры, а значит, обороноспособность была бы невелика. Даже построенный немцами город Копорье, который находился вне торговых путей и мог быть в любой момент поддержан рыцарями из Дерпта или Оденпе (от Копорья до Дерпта всего около 200 километров), не выдержал в ту эпоху натиска русских сил. Что же говорить о возможности основания шведами крепости в местности, до которой по морю нужно было добираться при самых благоприятных условиях не менее двух-трех дней. Запрос и получение помощи, таким образом, затянулся бы не менее чем на неделю. Конечно, исключать версию рискованного предприятия по построению крепости нельзя. Но версия грабительского похода кажется мне предпочтительней.

Наиболее подробный рассказ о ходе сражения содержится в «Житии Александра Невского», которое было составлено (и это важно помнить) современником событий. В рассказе книжника содержится немало мистических пассажей и явно вымышленных деталей вроде воспроизведения текстов уединенных молитв и приватных диалогов персонажей. Однако нет никаких причин подвергать на этом основании сомнению сам сюжетный субстрат, в котором нет ничего невероятного или даже экстраординарного. Сличая тексты «Жития» и летописи, мы можем видеть, что развитие повествования о Невской битве шло по линии метафизического осмысления событий. Именно этому и служили все вышеозначенные «книжные» элементы. Событийная канва в летописном и житийном повествованиях практически идентична.

В общих чертах рисунок боевых действий выглядел следующим образом. Шведы появились на территории, подконтрольной Новгороду, но, судя по всему, не имевшей постоянного русского населения. Обычно летописец конкретизирует географические координаты, указывая на города и села, близ которых происходят события. В данном же случае он ограничивается указанием на то, что противник вошел в Неву и остановился в устье реки Ижоры (то есть едва выйдя за границы современной городской черты Петербурга, в 200 километрах от Новгорода). Таким образом, вторжение оставалось какое-то время незамеченным. Это давало шведам возможность неожиданно напасть на Ладогу. Как было сказано, именно таково было их намерение, по мнению летописца. Поэтому своевременное обнаружение шведского десанта летописец связывает с особой божественной заботой: «Но еще преблагый, премилостивый человеколюбец богъ ублюде ны и защити от иноплеменникъ, яко всуе трудишася без божия повеления: приде бо весть в Новъгородъ, яко Свеи идутъ къ Ладозе»[134]. Другими словами, обнаружение десанта, судя по всему, было делом счастливого случая. Это и дало возможность древнерусским книжникам развить на этом сюжетном моменте рассуждение о божественной защите.

Сюжет со своевременным оповещением об опасности был, видимо, очень важен для современников. Поэтому в «Житии» он получил дальнейшее развитие. Согласно «Житию», более объемные сведения о вторжении Александру доставил «некто мужь старейшина в земли Ижерстей, именем Пелугий, поручено же бысть ему стража нощная морская»[135]. В районе р. Ижоры жили финно-угорские племена, которые в массе своей не были крещены. Но, согласно «Житию», Пелугий был крещен, носил в крещении имя Филипп и вел богоугодный образ жизни. Он и сообщает князю «силу ратных» и их «станы». Однако специфика агиографического текста такова, что главным в его сообщении выступает не военно-тактическая, а религиозно-мистическая составляющая. Пелугий-Филипп поведал князю о чудесном явлении ему насада (тип судна), в одиночестве идущего по морю. Гребцы этого насада сидели, «аки мглою одеянии». Зато ясно было видно, как посередь корабля стоят святые Борис и Глеб в красных одеждах. Святые стояли, возложив руки друг другу на плечи. Борис произнес: «Брате Глебе, вели грести, да поможем сроднику своему князю Александру»[136].