Дикий барин в диком поле (сборник) - Джон Шемякин

Культуролог объяснял нам сущность эмблемы как совокупности присоединённых смыслов.

– Понимаете, – говорил нам с московской спецификой речи культуролог, – сущность эмблематичности – перечисление вторичного, использование банка готовых значений…

Я, пережёвывая пучок кинзы и вытирая полотенцем красное лицо, кивал певице Азизе Абдуллаевой. Кеша внимательно слушал рекламного гения.

– Эмблема только фиксирует смысл, а не генерирует его… Эмблема всегда будет дублем идеи, сама она не порождает никакого соразмерного отзвука в сознании очевидца, – упирал культуролог, пока я лазил пальцами в плов.

– Не согласен… – внезапно медленно поднял голову Иннокентий. – Ерунда какая-то…

– С чем вы не можете согласиться? – иронично спросил столичный гость. – С каким постулатом?

– Про банк не согласен, – ещё медленнее ответил Кеша, – и про смысл там, который не рождается…

– Он, по-вашему, рождается при осознании эмблемы?

Я со вкусом выколупывал орех из лакированной пахлавы.

– Не согласен… – повторил Иннокентий Сергеевич. – Нет…

И использовал метод опровержения И. С. Федюнина.

– Гляди… вот, к примеру, эмблема… – Кеша полез в карман. – Это ведь эмблема, да? Щит, четыре, смотри, короны…

Я Кешину эмблему видал уже, поэтому замахал официанту в белой тюбетейке, что музыку можно и погромче, а двери закрывать.

– Я вот тебе, видишь, показываю эмблему. Не ссы, ты мне скажи, никакого отзвука у тебя, никаких смыслов? Сейчас вот у тебя ничего, да? Вот… Не надо… Слава богу, смыслов очень много появляется сразу, когда эмблема, конечно, нормальная…

– Многие потом даже не заходят… – сокрушенно поддакнул я. – Забывают нас, стариков… сначала аванс получают, а потом как-то… да? И распадается вроде смысловое соответствие атрибутов?!

Пальцы из плова вынул, замыкая и размыкая, показал ими убедительно, c жирным чавканьем, как это страшно бывает. Культуролог попробовал отстраниться лицом от иллюстрации.

– Смысл начал у тебя появляться? – участливо спросил Кеша у гостя нашего любимого. – Или ещё две эмблемы могут сюда выехать… ну, там совсем простенько с банком готовых значений, даже стыдно за них бывает…

– Эмблематичность нас выручает тут очень и часто, – снова встрял я. – Ulug'imsan Vatanim, как справедливо сейчас поётся… Раньше, когда эмблемы не порождали смыслов у разных… этих… было тяжелее, хоть и быстрее, конечно. Смекаете, к чему я… Теперь положение символических образов строго зафиксировано, а раньше бы…

– А у соседей и вовсе… – уточнил Кеша.

– Там да, – уточнил я.

Пока гость расплачивался за наш ужин, унёсся в прошлое сознательным усилием.

Раньше было как-то здоровее, что-ли. Профессору с нормальной чуйкой было не зазорно рамсить темы по частотам. Девочка одна при мне папкой для нот кадык вшибла собеседнику. Инстинкты у людей работали нормально. Кто бы раньше поехал в другой город рассказывать по кабакам про эмблемы и метафоры? И спорить про оплату?

Мы раньше были во всём согласны друг с другом. По основным вопросам и в мелочах не очень расходились. А хотели убить друг друга просто из-за того, что становились лучше.

Одно время Иннокентий Сергеевич Федюнин был женат на гречанке по фамилии Маврокордато.

Жизнь семейная у них была такой свирепой красоты, что только образ смертельно раненного медведя, терзающего оливу, может передать рядовые аспекты эдакого счастья.

Правда, надо учесть, что у оливы было какое-то невообразимое количество крайне опасной родни из Грузии. Страстная олива время от времени приглашала к себе до ужаса дружных братьев, и тогда медведь спешно перебирался ко мне, ёкая отбитым и придерживая выпадающее. Аргонавты настырно искали Кешу, а я врал мощнобёдрым и крепкотелесным ахейцам, что зовут меня Варвара и они ошиблись телефонным номером.

Иногда к Маврокордато-Федюниной приезжал дедушка. Потомственный торговый работник из Краснодарского края. Собственно, весь Краснодарский край был построен вокруг дедушки, этого мощного источника житейской мудрости. Гермес торопливо улетал от приближающегося дедушки Маврокордато. Боялся. Дедушка так толково организовал свадьбу молодых, что Кеша выплачивал долги ещё лет пять, потом родня простила часть долга, и Кеша стал должен родне чуть больше. Главное, что по цифрам всё билось!

Я откровенно любовался на красоту человеческих отношений.

Теперь Кеша живёт с олицетворением русского простодушия. На фоне семейства Маврокордато нынешние родственники Кеши Боруховичи смотрятся растерянными вологодцами в домотканых рубахах на скудной пашне.

Я часто вспоминаю дедушку Маврокордато. В разговорах со мной он придерживался трёх тем: прелесть скумбрии, величие Греции и прелесть скумбрии под соусом. Ещё он приучил меня считать деньги со вкусом. Он всё делал со вкусом, но деньги пересчитывал с таким умением и драматизмом, что посмотришь да и выбросишь Софокла в печь за ненадобностью. Банкноты играли в дедушкиных руках ярко, импровизируя, но радостно. Они таяли в его руках, хотели его и истекали горячим инжирным соком.

До дедушки Маврокордато я считал деньги сухо и торопливо. Они это чувствовали и отдавались моему пересчёту со вздохом и отрешенно.

Как только начал гладить пересчитываемое, вздыхать, проворно, но нежно разводить пальцами купюры, настойчиво сгибать и поглаживать, всё встало на свои места.

Гладил свою серьёзную собаку, ставшую недавно отцом каких-то рыжеватых крыс приличного размера.

Одну из крыс хозяева порушенной невесты пообещали, с некоторым смысловым нажимом дверью, подарить мне, когда я с благодарным отказом ломился в прихожую, стряхивая повисших на руках владельцев этого собачьего притона.

Куда, куда мне ещё размещать животных?!

Единственное животное, о котором я мечтаю с детства, – это лошадь. Но лошадь мне не дают завести обстоятельства. Обстоятельства заполняют мой дом какой-то несусветной, хоть и любимой шушерой, которую я не кастрирую из принципиальных соображений, а не из любви к потомству, как думают некоторые святые души.

Обомлевшие от привалившего счастья некастрированные красавцы мои начинают шарить повсюду в поисках телесных радостей. И кого-то там нашаривают, кого-то там очаровывают. Попрекать их не могу.

Потомство сбагриваю с рук размашисто, не считая.

Есть у меня за городом овчарка-охранница, которая рожает мне всё более и более устрашающих щенков. Кто-то довольно давно убедил меня, что овчарки, ставшие матерями, лучше охраняют имущество. И я, обуянный жадностью, смотрел сквозь пальцы на моральное опустошение своей защитницы, которая, входя во вкус, снижала планку своих требований всё больше и больше. Последних её деток брать отказались решительно все. Я и сам не торопился брать их в руки. Только спрашивал у окружающих сорванным шепотом: «Кто? Кто их отец?! Надо же вызывать священников!»