Огни в долине - Анатолий Иванович Дементьев

сдернул с головы шапку и с силой бросил ее на пол. Шапка упала к ногам Слепова. Тот поднял ее, щелчками сбил приставшие соринки и спокойно сказал:

— Хорошая шапка. Из дорогого каракуля. Зачем же бросать.

— Наплевать мне вокруг. Я буду уезжать домой. На Кавказ. На этом Урале только морозы. Зачем мне мерзнуть? У нас тоже есть шахты. И там уважают людей.

— И здесь уважают, — лицо Ивана Ивановича мгновенно сделалась строгим, даже жестким. Серые глаза, не мигая, смотрели на Карапетяна. — Возьми шапку, Ашот Ованесович, и больше не бросай. Разберемся на собрании. Коммунисты решат, кто из вас двух прав.

— Эх, секретарь! Думал, ты защитишь, а ты… — Ашот Ованесович схватил шапку и выбежал из комнаты.

Слепов усмехнулся.

— Не поедет он домой. Вот увидишь.

— Еще бы! Там таких денег не заработаешь.

— Но и тебе советую, Александр Васильевич, мягче относиться к людям.

— Нянчиться с такими? Я в няньки не гожусь, Иван Иванович. Шапку бросать не стану, но пока мне доверен прииск, каждый на нем будет честно делать свою работу. И саботажа, пусть даже неумышленного, не потерплю.

— Слушай, директор, сядь-ка вот здесь. Как говорится, посидим рядком да поговорим ладком. Расскажи, как идут дела на прииске в целом. Я с болезнью давно не бывал на шахтах. На днях поеду в Златогорск, Земцов вызывает, надо ему дать полную ясность, сказать все как есть. Может, смогу в чем-то помочь.

— Ты насчет драги пробивай, тянут они что-то. Обещали, а получается по поговорке: обещанного три года ждут. Драга — это главное. Ну, слушай и можешь кое-что записать, чтобы не забыть.

В этот день Майский собирался поехать на «Комсомольскую», но затянувшийся разговор с секретарем партийной ячейки спутал все планы. На «Комсомольской» не предполагалось серьезной реконструкции. Шахта эта была небольшая, и расширять ее не имело смысла, так как исследование показало полную бесперспективность подобной работы. «Комсомольская» давала столько золота, сколько могла. Работала на ней главным образом молодежь, а начальником был старый горняк Иван Григорьевич Рой. Человек спокойный, он привык пунктуально выполнять все, что ему скажут, но сам особого рвения, а тем более инициативы, не проявлял. К тому же у него был существенный порок: Ивана Григорьевича в гражданскую войну контузило и временами его одолевали тяжелые припадки эпилепсии. Хлопот с «Комсомольской» у Майского не было, шахта работала ровно. Сегодня он хотел узнать, не может ли Рой дать часть своих людей на «Таежную», и был почти уверен, что Иван Григорьевич даст их.

Немного взвинченный разговором со Слеповым и досадуя, что так хорошо продуманный план дня ломается, Майский направился на конный двор, где Федя давно запряг Пегаса. Он уже подходил к конному двору, когда его нагнал Данилка Пестряков. Парень запыхался и, несмотря на крепкий мороз, даже вспотел.

— Уф, товарищ директор, — Данилка набрал полную грудь воздуха. — Этого-того, вас Иван Тимофеич ищет. Очень нужно, говорит.

«Лена, — сразу подумал Александр Васильевич, — приехала?»

— А где он?

— В конторе сейчас. Если, говорит, Данилка, найдешь Александра Васильевича, этого-того, чтобы быстрее шел.

— Хорошо. А ты, не в службу, а в дружбу, скажи на конном Феде, что не поедем сегодня на «Комсомольскую».

— Я-то скажу, а вы уж поторопитесь. Иван Тимофеевич шибко просил.

Но Данилка беспокоился зря. Директор чуть не бегом направился в контору. Еще издали он увидел розвальни. От лошадей поднимался легкий пар.

Александр Васильевич резво взбежал по ступенькам на крыльцо, все убыстряя шаги, миновал длинный коридор, в глубине которого находился его кабинет. Мельникову он увидел сразу. Она стояла у голландской печи к нему спиной, прижав ладони к теплому железу. На стуле лежали полушубок, большой клетчатый платок.

— Лена! — Майский сказал это тихо, по голос его заметно дрогнул. Девушка быстро обернулась.

— Вот и опять встретились, — тоже тихо сказала она. — Здравствуй…

Александр Васильевич секунду, другую неотрывно смотрел ей в глаза и вдруг понял, что никакие слова сейчас не нужны. Говорят одни глаза — его и ее. Порывисто шагнув, он взял Мельникову за обе руки и, продолжая смотреть ей прямо в глаза, легонько потянул к себе. Елена качнулась, сделала шаг. Он обнял ее неумело, но крепко и поцеловал в чуть припухшие от мороза губы. Тут же опомнился, но не разнял рук, пробормотав:

— Прости, Аленка, я так рад твоему приезду… Так рад…

— …Что не нашел иного способа выразить свою радость? Ты сумасшедший, Сашка! Я всегда это подозревала, — она закрыла глаза и глубоко вздохнула. — А если кто-нибудь увидит? Пусти же…

— Пусть видят! Пусть все видят. Я не могу больше, Аленка, не могу, понимаешь? Ведь я же… ведь ты… — бормотал Майский. — Больше я не могу. Больше так нельзя. Решай, Аленка, решай сейчас, вот здесь.

Он смотрел ей в глаза, надеясь прочесть в них ответ раньше, чем прозвучат слова.

— Долго же ты собирался выяснять отношения, — с легкой грустью выдохнула Мельникова и, чуть откинув голову, с упреком добавила: — Где же ты был раньше? Ждал, что я скажу первая?

— Не знаю… Мне трудно объяснить. Но вот спрашиваю… Что ответишь?

— Отвечу… — еле заметная улыбка тронула ее губы. — Отвечу: это надо было давно, давно сделать. Может быть, еще там, в тайге. Столько лет потеряно…

В последних словах прозвучала горечь. И как бы окончательно все решив, Елена уже сама обняла голову Майского теплыми маленькими ладонями и стала порывисто целовать в лоб, щеки, глаза.

— Хороший ты мой… Глупый и недогадливый. Я бы, кажется, умерла без тебя, ведь я же люблю, люблю, разве не видел… Глухое у тебя сердце. Или слепое. Сашка, Сашка…

— Ты приехала насовсем? Правда? — бестолково спрашивал он, пьяный от радости и ее ласки. — Ты замерзла? Сегодня так холодно.

— Замерзла. Но ты меня согрел, — Мельникова счастливо засмеялась.

— Чего ты смеешься?

— Просто так. Мне хорошо.

— Аленка, Аленка, родная девчонка!

— Ого! Стихами заговорил. Теперь окончательно верю — любишь.

Он схватил стул, поставил у печки, усадил на него девушку и сам сел около нее.

— Рассказывай, как там, на Новом. А где Иван Тимофеевич?

— Увел Олю на квартиру. А на прииске, по-моему, все так же, как и при тебе. Даже не знаю, о чем рассказывать. Скажи, где я буду жить?

— Как где? У меня. Правда, я пока на частной квартире у старушки. Хорошая хозяйка. Комната невелика, чистая и уютная. Мог бы занять хоромы Еремеева — пять комнат в особняке. Но куда мне столько? В особняке лучше сделаем школу или клуб. А вот скоро закончим стройку большого дома, там можно взять квартиру.

— Подожди, подожди, Сашок, как же я