Дублер Казановы - Диля Дэрдовна Еникеева

«Артист погорелого театра». Это как раз про него. Мне он был противен.

— Тебя, Ларочка, альфонс не очарует, а для кого-то такие наглецы с развратным взглядом и типичными повадками — как мед для мухи. Есть женщины, которые слабеют душой при виде таких красавчиков. А потом она увязает и вырваться уже не может. И тут наступает его звездный час.

— Мне даже трудно поверить, что кто-то может всерьез увлечься такой дешевкой.

— Может, Ларочка. Умная женщина его сразу раскусит, а перезрелая дамочка поверит его призывным взглядам и страстным признаниям. Среди дам старшего поколения не очень умных, но небедных, немало. Думаю, что все его мнимое благосостояние — из кошельков его состоятельных постельных партнерш.

— И одна из них могла приревновать…

— Верно. Мотив разделаться с Марком может быть у многих. Например, стареющая кокетка, для которой он — олицетворение уходящей или давно ушедшей молодости, будет цепляться за него всеми руками и ногами, а сильная страсть может толкнуть на преступление. Или же от Марика мог избавиться муж чересчур увлекшейся перезрелой дамы. Возможно, и не своими руками, сейчас это делается просто, были бы деньги. Когда человек по жизни дрянь, желание разделаться с ним может быть у многих. Соответственно, круг подозреваемых расширяется.

— Виталик, один ты не найдешь всех его любовниц, а дело срочное. Подключи других своих коллег, расходы меня не смущают.

— Задействую самых классных профессионалов. Ведь здесь нужно работать ювелирно, чтобы органы не узнали, что ведется частное расследование.

— А я по своим каналам выясню, почему органы начали расследование, — вмешалась Наташа.

— Давай, — согласился Виталий. — Будем работать параллельно, у меня тоже везде свои ребята. Неплохо бы и саму пострадавшую кое о чем расспросить, но тут есть риск засветиться перед органами, поэтому пока с этим повременим.

— Я подключу своего психиатра. Попрошу её проконсультировать Натку в больнице. В этом случае никто ничего не заподозрит — Лидия Петровна врач, пришла по просьбе заведующего отделением.

— А про тебя психиатр органам не скажет?

— Ни в коем случае.

По прошлому опыту она убедилась, что Лидия Петровна умеет хранить тайны.

— Думаешь, она что-то выяснит, полезное для нас? — с сомнением спросил Виталий.

— Ты, возможно, скептически отнесешься к её способностям, но Лидия Петровна прирожденный детектив. В прошлый раз ведь именно она указала на наиболее вероятную кандидатуру убийцы.

— Делай, как знаешь, — согласился Виталий. — Все, что на пользу тебе, — принимается безоговорочно. Лично у меня к психиатрам особое отношение. Когда я ещё сам работал в органах, мне приходилось с ними общаться. Больше всего мы злились, что они писали очень заумные заключения судебно-психиатрической экспертизы.

— Но у них же своя профессиональная терминология!

— А нам казалось, что они нарочно так пишут, чтобы другие ничего не поняли. Мы хотели, чтобы заключение было написано простыми русскими словами. Психиатры всегда относились к нам с легким презрением, дескать, они умные, думают о высоких материях, а все сыщики — придурки, которые бегают, высунув язык.

Лара понимающе улыбнулась — Виталик чуть-чуть комплексует, затронута его профессиональная гордость.

— Лидия Петровна без всякого высокомерия сказала, что психиатров кормят не ноги, а мозги, и пользоваться ими они умеют.

— Вот-вот, а мы, оперативники, якобы не умеем.

— Этого она не говорила, — возразила Лариса.

— Но это подразумевалось в подтексте.

— У неё действительно неблагоприятное впечатление о наших правоохранительных органах. Не хочу тебя обижать, но мое отношение к ним ещё хуже.

— Ты меня ничуть не обижаешь, — рассмеялся Виталий. — Я давно уже не имею к органам никакого отношения, хотя там у меня осталось немало друзей. Это хорошие ребята, но система есть система. Именно она заставляет их делать то, что они делают.

— Вот именно. А простым смертным от этого не легче. Объясняй это хоть системой, хоть личностным фактором, — человеку все едино, раз по нему прошелся каток нашего так называемого правосудия.

— Ладно, Ларочка, не кипятись, — примирительно сказал сыщик. — А то, боюсь, твой праведный гнев скоро обрушится и на мою бедную голову.

— Но ты вовремя ушел из органов, поэтому сказанное к тебе не относится. Если бы тебя там все устраивало, ты бы остался.

— Верно, — согласился тот.

Причин для ухода было немало, а самая главная — его характер. Виталий не любил подчиняться болванам. Все способные сыщики ушли или их ушли, остались одни тупоголовые. Руководитель-профессионал, даже если обложит крепкими словами, — достоин уважения. Такому и подчиняться не грех, даже если он тычет носом в ошибки. Раньше у Виталия был именно такой начальник. Крикун, матершинник, ногами топал, слюной брызгал, а подчиненные стояли перед ним в постойке «смирно» и ждали, пока «старик» выпустит пар. Откричавшись и отругавшись, тот вытирал лысину, приглашал за стол и дальше уже шло спокойное обсуждение. Интуиция у него была безошибочная. С ходу все ловил. Порой и фактов нет, а он почешет лысину, покрутит пальцами и выдает версию, которая на первый взгляд кажется почти абсурдной, а на деле оказывается верной. Новички поначалу посмеивались над его логическими построениями, но быстро поняли, что «старик» зря слов не роняет. Потом никто уже не сомневался, если начальник выдвигал идею.

Но покричать «старик» любил. Проходящие мимо его кабинета сыщики зажимали уши от децибеллов его мата, когда тот распекал провинившегося. Так мог разораться, что потом сипел. Но никто на него не обижался, начальник ругал только за дело.

В целом сыщик был доволен своей теперешней жизнью, но порой жалел о прошлом. Ребята в прежнем отделе подобрались классные, профессионалы высшей пробы. Лентяев, рвачей или безголовых «старик» сразу вышибал, а за хорошего парня бился аки лев, ругался с начальством до хрипа. В их отделе работали отнюдь не ангелы — то напьются после работы, то с потерпевшей или свидетельницей в неурочный час устроятся на столе в своем кабинете, то в азарте схватки помнут задержанного, то пару зубов выбьют явному моральному уроду. Раньше за применение огнестрельного оружия могли затаскать по коврам до посинения, рука отсохнет объяснительные писать. Оперативник мог быть один против четверых, а если прострелил кому-то руку, — назначают служебное расследование. Запросто можно было и в звании потерять, а то и вовсе из органов вылететь. А «старик» всегда боролся за своих ребят, ни одного не позволил выгнать. «Я сам его накажу по всей строгости революционного времени», — обещал он начальству, потом вызывал на ковер, чихвостил во все печенки, отстранял от дел и направлял на полгода повышать квалификацию в стрельбе и самбо. А это считалось самым тяжким наказанием — все остальные при деле, а он в тире и на матах прохлаждается.

В