Чай с птицами - Джоанн Харрис

Но Кристина уже отвернулась. И только Большой Алекс, который стоял в дверях, видел ее опасную улыбочку.

На тумбочке у кровати она нашла еще пару наручников со страусиными перьями, а также цифровой фотоаппарат и большой моток широкой черной изоленты. Кристина не сразу разобралась, как обращаться с фотоаппаратом, но потом все оказалось очень просто. Она сфотографировала парочку с разнообразных ракурсов, порой прерываясь, чтобы поправить складку ткани или разгладить морщинку на мягкой коже. Она радостно подумала, что они так хорошо смотрятся вместе; и выглядят отлично, почти как профессиональные модели…

— Я хочу разделить бизнес, — сказала она, осторожно пряча фотоаппарат в карман. — Моя доля — и половина доли Джека, разумеется, — у меня будет хорошенький стартовый капитал.

Она посмотрела вниз, на мужа, который, побагровев, извивался на кровати. Она чувствовала себя в своей стихии — в кои-то веки, — хотя еще не до конца прочувствовала привлекательность всех этих аксессуаров. Но все же, подумала она, в жизни надо все попробовать хоть по разу.

— Я, наверное, буду продавать через интернет, — задумчиво сказала она. — Раз это до сих пор работало. И кроме того, — она пригнулась к Кэнди и Джеку, разматывая связывавшую их черную изоленту — очень жалко будет, если такие замечательные фотографии пропадут зря, правда?

— Ты не посмеешь, — гневно ахнул Джек.

— Ну почему же, — ответила Кристина.

— Как? В одиночку?

Она посмотрела на Большого Алекса.

— Не совсем, — ответила она.

Большой Алекс посмотрел на нее, словно не до конца поняв услышанное.

— «Кожаный мир Алекса и Кристины». Неплохо звучит?

Алекс ухмыльнулся и покраснел. Потом обнял ее, сияя глазами. Мгновение Кристина блаженно задыхалась в его объятиях, наслаждаясь роскошным ощущением близости кого-то очень большого — кого-то, кто весит гораздо больше нее. Алекс излучал определенную чувственность, несмотря на свои габариты, а может быть, и благодаря им; ощущение текстуры, напомнившее ей вечера за швейной машинкой, — минус одиночество. Это было настоящее откровение. Она подняла глаза и увидела, что он тоже на нее смотрит, и в его шоколадно-карих глазах пляшут огоньки. Ее сердце стучало, как швейная машинка. Она с усилием высвободилась из его объятий и повернулась к тумбочке, зная, что у них еще будет время насладиться друг другом; зная, что надо сделать еще одну вещь, связать последнюю разорванную нить.

— Вы, дебилы, отпустите меня наконец или нет? — спросил Джек, безуспешно пытаясь сохранить достоинство в черной коже и перьях марабу.

— Чуть позже, дорогой, — ответила Кристина, беря с тумбочки предмет и с улыбкой подходя к кровати.

Она все еще не очень понимала, что это за штука и как именно ее используют, но знала, что как-нибудь разберется, раз уж догадалась, для чего нужен разрез на брюках.

Люди часто спрашивают, откуда я беру идеи. Я бы сказала, что гораздо более насущный вопрос — куда они потом деваются. Я начала писать этот рассказ на гостиничной писчей бумаге, в обшарпанном номере мотеля в Джорджии, во время последнего «книжного тура» по Штатам. Закончила я его спустя две недели, в поезде. Ехала я не в Догтаун, но все равно в итоге оказалась там.

У Нила К. выдался насыщенный вечер. На церемонии вручения наград было не меньше тысячи человек да на пресс-конференции пятьдесят, а после этого надо было еще надписывать книги, трясти чужие руки, улыбаться камерам и поклонникам. Чертова публика, подумал он, когда поезд, слегка дернувшись, встал. Не успокоятся, пока всю кровь из тебя не выпьют.

Конечно, этого следовало ожидать. Ему тридцать два; он фотогеничен; его книги выходили в сорока странах и принесли ему кучу премий, да еще два фильма, которые его озолотили и которых, по его собственному утверждению, он ни разу не смотрел. Короче говоря, в издательском мире он был вроде Святого Грааля: настоящий литературный феномен и притом знаменитость.

Конечно, ему пришлось ради этого потрудиться. Когда он наконец представил на суд публики роман, тот потряс критиков своей зрелостью, обаял читателей скупостью изобразительных средств и шармом. Роман был вычитан вдоль и поперек, так что не осталось ни одного лишнего слова; слишком вычурные мысли убраны; все записные книжки сожжены, юношеские пробы пера преданы огню; все следы подросткового бунта или неловкости вычищены. Долой наречия и эпитеты, долой напыщенность восклицаний и гипербол. Его стиль был воплощением чистоты. Лощеный. Современный. Разумеется, как и сам автор.

К. выглянул в темноту. Непонятно, где остановился поезд, но это точно не Кингз-Кросс. В нескольких ярдах впереди был семафор, на котором застыл красный свет. В тусклом свете К., кажется, различал платформу, деревья, смутные очертания бледного деревянного фронтона с нелепой резьбой под пряничный домик. Было абсолютно тихо, даже двигатель умолк: пол вагона не вибрировал. Потом, внезапно и с какой-то необъяснимой окончательностью, в вагоне погас свет.

Первой мыслью К. было, что это сбой в электросети. Должно быть, какая-нибудь авария произошла — короткое замыкание или, может, пропал сигнал, и сейчас придет проводник с извинениями и объяснениями. Как бы то ни было, К. уже заготовил несколько резкостей — он все выскажет проводнику, когда тот придет; его издатели не для того оплатили путешествие первым классом, чтобы он сидел тут в темноте, как чемодан в бюро находок.

Но время шло, а проводник не появлялся. К. вынул мобильный телефон; дисплей сообщил ему, что сейчас без пяти одиннадцать, батарея полностью заряжена, но сеть здесь не ловится. Наконец К., которому становилось все более не по себе, встал и начал пробираться в хвост поезда.

Поезд был пуст.

Должно быть, они про меня забыли, решил он. Бросили состав на запасных путях, думая, что все пассажиры вышли. Окончательно разозлившись, К. открыл дверь и увидел безлюдную платформу. Стоянки такси в такой глуши наверняка не окажется, но будет деревня или хотя бы дорога и какое-нибудь место, откуда можно будет вызвать такси. В любом случае, идея идти по путям ему не нравилась, а больше ничего не оставалось — разве что провести ночь в пустом поезде. Может, если выйти из-под деревьев, телефонная связь появится.

Он обернулся и бросил прощальный взгляд на семафор. На нем все еще горел красный. Чуть ниже можно было разглядеть табличку с надписью «ДТ1», а еще ниже — доску с надписью от руки, слабо, но различимой: «ДОГТАУН».

Название показалось К. отчасти знакомым, но он не мог вспомнить почему. Может, это из какого-нибудь старого фильма? Наверное, дети играли в ковбоев и индейцев вокруг заброшенных зданий и повесили эту дощечку. Треугольный фронтон действительно навевал мысль о вестернах, и при дневном свете детям здесь, должно быть, настоящее раздолье для игры — старые поезда, заброшенные пути, лес. Заурядным детям, во всяком случае. Нил К. был слишком развит, чтобы играть в ковбоев.