Диверсанты Его Величества. "Рука бойцов колоть устала" - Сергей Шкенев

— Так ведь у нас четверо гусар татарского происхождения, господин лейтенант. Как можно оставить их без Божьего слова?

— Вы владеете арабским?

— Зачем? Ведь они, слава Господу, русские татары, а не турецкие, значит, могут молиться по-русски.

— Интересный подход к делу, пан Станислав. Иезуиты просто обзавидуются.

— Мнение этих завистников меня не интересует. Так подпишете рапорт, Михаил Касьянович?

— Под вашу личную ответственность. И сразу после принятия православия непосредственно вами.

— Разумеется, господин лейтенант, разумеется… Разрешите приступить к выполнению обязанностей?

— Идите! — Мишка улыбнулся, когда ксендз четко повернулся через левое плечо и звякнул шпорами на великоватых, видимо, снятых с француза, сапогах.

Удивительные люди, эти поляки! Каждый в отдельности — милейший и толковый человек, храбрый вояка, а как народ вообще — сволочь на сволочи. Парадокс…

Утро следующего дня.

До похода в эту дикую Россию полковник Жак Ашиль Леруа считал себя удачливым человеком. Не каждому удается за столь короткое время пробиться из самых низов, превратившись из ученика парижского цирюльника в офицера гвардии, отмеченного благосклонностью Великого императора всех французов. Впрочем, и после фортуна не обделила вниманием своего баловня, чему подтверждением служит полк, отданный под его начало. Неплохая карьера в двадцать семь лет! Правда, прежний командир, сожженный местными пейзанами вместе с домом, где остановился на ночлег, был еще моложе.

Да, удача никуда не ушла. Но боится приближаться, ходит где-то стороной, опасаясь русских партизан, и более не приносит подарков. Сколько в строю солдат, совсем недавно бросивших к ногам прекрасной Франции почти всю Европу? Не больше восьми сотен, и это в лучшем случае. Каждую ночь пять-шесть человек умирают от болезней, и не иначе как Божественное вмешательство удерживает ропщущих гвардейцев от бунта. Или осознание того, что поодиночке точно не выжить — летучие отряды преследуют отступающую Великую Армию, и горе отставшим!

Разве так воюют, господа? Эти дикари отказываются соблюдать правила и приличия цивилизованной войны — добивают раненых и вешают офицеров… разумеется, не своих. Ночью в костер запросто может упасть брошенная из темноты граната, а в светлое время по походным колоннам то и дело стреляют одиночные разбойники, что при меткости и дальнобойности русского оружия наносит значительный ущерб.

Гвардия меньше всех страдает от лишений — она окружена заботой и повышенным вниманием Великого императора. Даже съестные припасы поставляются в первую очередь. И пусть это конина, благо перевод Польского корпуса Понятовского из кавалерии в пехоту позволил забить на мясо лишних лошадей, но все равно еда. В других полках тяжелее — по слухам, среди саксонцев и баварцев появились случаи людоедства, за что командиры этих частей осуждены и расстреляны. А что же начнется зимой?

Русские во всем виноваты! Их трусость не позволяет решить дело одним генеральным сражением. Разве можно уклоняться от битвы? Это же неблагородно, господа! За четыре месяца войны не случилось ни одного правильного боя даже с арьергардом Кутузова. Дикари жгли за собой мосты, устраивали минные ловушки в удобных для наведения переправы местах. Огрызались ракетными залпами… Негодяи!

А сейчас препятствуют возвращению на зимние квартиры. Как хочется снова оказаться в Польше! Та страна в незапамятные времена испытала благотворное французское влияние, не зря же один из Валуа был их королем, а народец хоть и немногим отличается от зверей, но послушен и угодлив. Гордые шляхтичи почитают за честь знакомство с гвардейским офицером, а их прекрасные жены и дочери готовы согреть постель за сущую безделицу. Да, польские женщины чрезвычайно дешевы…

Громкий взрыв, раздавшийся в голове колонны, заставил полковника вздрогнуть и оторваться от мечтаний. Он пришпорил коня и поспешил к месту происшествия. Одна из немногих оставшихся привилегий — передвигаться верхом, когда подчиненные идут на своих двоих.

Воронка от сработавшего на дороге заряда не произвела впечатления, кивером можно накрыть, но последствия… Человек пятнадцать насмерть и еще несколько посечены осколками так, что полковой лекарь, успевший прибыть раньше командира, стоит с бледным видом и разводит руками. Да тут и так ясно — с ранами в животе или оторванными ногами долго не живут.

— Что случилось?

Ответить на вопрос смог только пожилой капрал, зажимающий ладонью рассеченную щеку:

— Бревно лежало, господин полковник, вот наш командир и приказал…

— Где он?

— Там! — гвардеец указал в сторону убитых. — Его первым и… Все собственным примером показывал.

— А нужно было головой думать, — рассердился Леруа. — За полчаса перед нами здесь прошли неаполитанцы, так откуда могло взяться бревно?

— Эти обезьяны могли с собой нести, — возразил капрал. — Где-нибудь украли, а как сил не хватило, так и бросили.

— И столько времени таскали?

— Там же воры все до единого, господин полковник, они что угодно утащат.

— Свиньи!

— Так точно, господин полковник! Разрешите похоронить мертвых?

— Нет! — Леруа отвел взгляд. — Мы и так не успеваем.

Тремя часами позже.

— Успеем пообедать до отхода на позиции, Михаил Касьянович?

— Почему бы нет? — Мишка Нечихаев достал из кармана часы на тонкой стальной цепочке и щелкнул крышкой. — Война войной, а обед по распорядку. Полевая кухня будет с минуты на минуту. Собственно, не она ли вон там едет?

Действительно, запряженное невозмутимым мерином по кличке Эгалитэ, дымящее на ходу сооружение показалось на опушке, а повар в белом колпаке и фартуке поверх полушубка приветственно махал здоровенным черпаком. И чему радуется, болван? Неужели в этот раз получилось не пересолить и надеется избежать мордобития?

Бывший предводитель шляхетского ополчения пан Сигизмунд Пшемоцкий, ныне носящий имя Сергея Андреевича Ртищева, ожидал прибытия кашеваров с куда большим, чем у Нечихаева, нетерпением. Он до сих пор не мог привыкнуть к количеству полагающейся русскому солдату пищи и не понимал некоторых претензий к ее качеству. Зажрались господа гусары и казаки, ей-богу. Не приходилось им в Велик День разговляться куском черствого хлеба, запивая его прокисшим еще перед Рождеством домашним пивом. Да половина вольной шляхты душу заложит за фунт мяса в неделю, а эти морду от лосятины воротят. Свинина, видите ли, нежнее… А курицу, спасенную от естественной смерти путем отрубания головы, не пробовали? Да на семью из двенадцати человек?

Тем временем кухня благополучно миновала линии окопов по оставленному проходу и, брякая какими-то железками, подкатила к палатке командира отряда.

— Ваше благородие, извольте снять пробу! — прокричал повар.