Девочка, которая воспарила над Волшебной Страной и раздвоила Луну - Кэтрин М. Валенте

– Там, наверху, ты увидишь Колледж Лунных Искусств, давший приют Кособокой Библиотеке и Колизею Бессонницы. Ох, нет, слишком поздно, мы уже проехали, гляди скорее! Если попрактиковаться, глазные яблоки научатся двигаться так быстро, что ты увидишь саму себя проходящей мимо еще до того, как надумаешь тронуться в путь!

Все, что пролетало мимо, сливалось в один цветной вихрь. Глаза Сентябрь слезились все сильнее.

– Так только крабы, наверное, могут, – выдохнула она.

– Таксикраб должен быть стремителен, как само время, и вдвое пунктуальней! – Спица взмыл над огромным полем, где колыхались, радуя глаз, бледно-молочные цветочки. – Движение по прямой – для неудачников! Я как-то подобрал одну пожилую даму из хобгоблинов, ростом не выше пенька и с глазами навыкате, как у анчоуса! Доставил ее на свидание, которое она пропустила еще девушкой, – и она успела дать тому парню от ворот поворот и пару пинков в придачу и вернуться как раз к ужину.

– Вы же не хотите сказать…

Но они опять резко, до головокружения, встали на дыбы, так что усеянный домами свод Альманаха на мгновение попал в поле зрения и опять исчез, после чего краб окончательно остановился, победно щелкнув клешнями.

– Вот и прибыли, Центр Альманаха, Административный район! Спрыгивай, не надо благодарностей, меня ждут у цирка, осторожнее, ремни все время запутываются, ну вот, жива и невредима, а я помчался – засекай время, я доберусь до медведицы, которая закончила смену, раньше, чем она обнаружит, что у ее велосипеда спустила шина! Что днем, что ночью, моя девочка, гляди зорче, и найдешь свою цель.

И Таксикраб исчез. Сентябрь и глазом моргнуть не успела, как его клетчатое тело превратилось в точку и скрылось из виду.

Спица высадил ее в маленьком гроте, устланном таким толстым слоем жемчуга, что он вздымался сталагмитами, оленьими рогами, огромными темными наростами. Высоко над головой висела тонкая филигранная сеть, скрепленная крошечными блестками света, словно светлячками. На каждой горизонтальной поверхности располагались чаши с жидкостями, будто здесь только что закончилась большая вечеринка и никто не допил своего напитка. В самой глубине грота виднелась очень маленькая, очень бледная и очень красивая фигурка. После лунотрясения и поездки на крабе Сентябрь чувствовала себя помятой и разбитой, но мгновение – и она пришла в себя, восстановила дыхание и зашагала по твердым блестящим бугоркам и разноцветным канавкам. Фигура неподвижно стояла в глубине алькова.

– Добро пожаловать. – Голос, казалось, доносился отовсюду, как многократное эхо. – Я – Альманах.

Сентябрь не могла определить, мужчина Альманах или женщина. У этого создания были длинные шелковистые волосы цвета розовой воды и изящное узкое лицо. Длинные персиковые щупальца клубились во все стороны, обвивая, словно лоза, тело, облаченное в атлас и кружево, и окунаясь в каждую чашу, что попадалась на пути. У Альманаха было по меньшей мере шесть рук: четыре изящно сложенные и две протянутые к Сентябрь ладонями вверх.

– Простите, – смущенно сказала Сентябрь, тяжело дыша. – Я думала, Альманах – это город.

Альманах улыбнулся, его губы потемнели и стали темно-рыжими.

– Альманах – это город, малышка, – сказал он приветливо, – но Альманах – это я. Это моя скорлупа, она растет из меня, все больше и дальше и шире, год за годом. Когда кому-то из моего народа что-нибудь нужно, я это предоставляю. Я зажмуриваюсь и выдуваю для них дома, или горы, или музей зонтиков. Альманах, – негромко продолжил он, – заботится обо всем, что тебе нужно, раньше, чем ты об этом подумаешь. Я – Моллюск Луны. Что нужно тебе, маленькое непоседливое робкое двуногое животное?

– Вот это все – цирк, колледж, лужайки, река – все это ты? Твое… твое тело? Люди живут внутри тебя? – Через мгновение Сентябрь добавила: – И я не животное.

Розовая рябь пробежала по волосам Альманаха, похожим на сахарную вату.

– Моллюск вырастает настолько, насколько ему позволяют, прежде чем его съедят, раздавят или заморят голодом. Дай ему маленький хрустальный флакончик – и получишь маленького хрустального Моллюска. Дай ему океан – и кто знает, где он остановится? Дай ему Луну – и получишь… меня. Меня не раздавили и не заморили голодом. – Одно из щупалец нашло полную чашу и погрузилось в бордовую жидкость. Альманах прикрыл глаза от удовольствия. – Прости меня, я голоден. Я вечно голоден. Меня стало так трудно накормить. Я огромен. Огромное тянется к огромному, верно? – Через секунду Моллюск добавил: – Все мы животные.

Сентябрь робко кивнула, целиком полагаясь на мнение Моллюска в этом вопросе, поскольку сама была не такой уж огромной.

Альманах протянул ей четыре руки, показывая жемчужные ладони:

– Когда-то я был неогромным, как ты. Я это смутно помню. Но даже тогда на мне жили мидии и прилипалы, а во мне – маленькие морские клещи, такие крошечные, что их не было видно; зато я хорошо их слышал, их невидимые просоленные празднества и философские споры. В раковине мы в безопасности, снаружи мы в опасности. У клещей на уме не так много, но что есть, то немудреное и благородное. По мере роста я слышал их все хуже и хуже, и мне становилось одиноко. Однажды в меня заплыла рыба-епископ – я настолько вырос, что она решила, что внутри меня пусто и она найдет здесь уютное убежище. На ее форелеподобной голове красовалась митра размером больше самой головы, а плавники были усеяны рыболовными крючками так густо, что на них почти не осталось кожи. Мы хорошо поладили. Ее философия была построже, с диалектикой, филиппиками и всем таким прочим, но сводилась она все к тому же: в раковине мы в безопасности, снаружи мы в опасности. Приплывали и другие, все крупнее и крупнее, и всем было что-то нужно. Когда мне впервые удалось вырастить хижину, я чуть не умер от счастья. Я смотрел, как мой морской епископ спит в ней, и пел ему колыбельную. Разве тебе никогда не хотелось дать кому-то все, в чем он нуждается, укрыть его своими руками от опасности, кормить и охранять?

Сентябрь подумала о папе, о его больной ноге, его сердце и его памяти. Подумала о маме, постоянно встревоженной и усталой. И вдруг подумала о Субботе, о том, как он был заперт в такой тесной клетке, что не мог и выпрямиться.

– Чем больше я становился, тем больше росло во мне это чувство, пока его не стало хватать на всех, – продолжал Альманах. – Мое сердце – это дом, в котором всегда есть запасная комната. Я хотел сделать так, чтобы философия морских клещей стала истинной. Может быть, моя философия не так уж сложна. Она гласит: «Заходи сюда. Я тебя люблю. Любовь Моллюска растет, пока ей позволяют». – Одним из своих щупалец Альманах отпил из дальней чаши с чернильно-черным сиропом. – Вот. Я только что включил свет в спальнях колледжа. Целый ряд ламп в форме их самых нелюбимых профессоров, просто чтоб повеселить студентов.

– А вы не боитесь, что вас используют всего, до конца? Тут столько народу, а вы один!

Альманах закрыл розовые глаза.

– Видишь ли, какая штука. Они ведь все еще и голодны. В основе философии лежит нечто очень верное и очень отчаянное – и шепчет: «Все голодны. Всегда. Все хотят есть». Каждый хочет больше, чем способен переварить, но аппетит не слишком считается с желудком. Все жадны не только до пищи, но и до уюта, любви, радости и того, что противоположно одиночеству. Почти все ужасные поступки на свете совершаются ради того, чтобы обрести все это и удержать. Их совершает каждый, даже клещи и мидии. Но никто не может тебя использовать, если ты этого не позволишь. – Альманах вздохнул глубоко и счастливо. – Стать таким большим, чтобы удержать внутри себя такой мир, какой ты хочешь, – в этом смысл роста. Но это требует времени, а еще надо хорошо питаться и есть побольше овощей, потому что чаще всего тот мир, который тебе хочется, приходится делать из себя.