Искупление - Дэвид Бальдаччи

В заведении было довольно людно, так как здесь можно было и выпить, и поесть. На заднем плане играла музыка, а выстроенные вдоль одной из стен игровые автоматы вторили ей своим звоном и морганием огоньков. Из смежного зальца доносился стук бильярда; здесь посетители со смаком гоняли шары, попутно заказывая напитки и закусон.

Наши детективы сидели за высоким пристенным столиком. Декер заказал себе пиво, а Ланкастер – джин-тоник.

– Ты вообще доволен своим решением служить в Бюро? – спросила Ланкастер.

– Бюро как бюро, – нехотя ответил Декер. – Я не думал, что мы пришли сюда ради разговора обо мне.

Ланкастер сделала глоток и захватила из миски орешков.

– Жизнь сложная штука. По крайней мере моя.

– Каким боком она выходит к разводу? Я думал, вы с Эрлом друг другу дороги.

– Дороги, Декер. Суть реально не в этом.

– А в чем тогда?

– Ну, во-первых, чего люди хотят от жизни.

– Что ты хочешь такого, что в пику тому, чего хочет Эрл?

– Я хочу продолжать работать в органах правопорядка.

– А Эрл что, против?

– Это тяжело для него, Декер. Тяжело и для Сэнди. Я понимаю это. Но все, чего я когда-либо хотела от жизни, это быть копом. Я всю свою взрослую жизнь положила, чтобы этого добиться и держаться за это. Не могу я вот так взять и бросить это, при всей своей любви к кому бы то ни было.

– То есть вопрос стоит «или – или»?

– Для Эрла, очевидно, да. Но я его не виню. Ты же помнишь, когда те выродки оставили в нашем доме манекены, одетые так, будто их убили два года назад? Это тогда напугало нас всех до чертиков, но Эрл переживал особенно тяжело. Он неудержимо говорил об этом, повторял из раза в раз: «А что, если б это было на самом деле?» После этого между нами все изменилось. И ничего уже не было так, как прежде.

– А Сэнди? Эрл сказал, что ему отводится опеки больше, чем тебе.

– Ну а как иначе, при моей работе? И для Сэнди это было бы слишком тяжело. Я не могу подвергнуть ее такому испытанию.

– Она твоя дочь.

– Эрла тоже. И у нее есть особые потребности. Его работа гораздо более гибкая, чем моя. Я не могу вот так внезапно слинять со следственных действий или не появиться в суде, чтобы забрать ее из школы, потому что ей нужна та или иная процедура. Я знаю. Я ведь пыталась. Но не выходит. Ты сам это все знаешь и видел.

– Знаю, видел и прошу простить.

Ее губы тронула слабая улыбка.

– Ты просишь прощения? С каких это пор у тебя ко мне старческая мягкотелость?

– Да нет. – Он сделал большой глоток. – Мне очень жаль, что мои проблемы вторглись в твою жизнь. То, что случилось с вашей семьей, произошло из-за меня.

Она протянула руку и сжала его ладонь.

– Всех проблем в мире не решить. Я знаю, плечи у тебя широченные, но никто не может взваливать на себя такую ответственность. И вина эта была не твоя. А двух очень больных людей. Ты знаешь, что это так.

– В самом деле? – поднял он глаза. – А ощущение почему-то иное.

– Амос, так жить нельзя. Основа шаткая.

– Я и не ожидал, что проживу так долго.

Она отдернула руку; глаза вспыхнули холодными искрами:

– Нельзя желать себе укороченной жизни. Никому.

– Я и не желаю. Просто я реалист.

– Ты здорово похудел. Ты сейчас в гораздо лучшей форме, чем когда мы виделись в прошлый раз.

– Беспокоит меня не вес.

Мэри Ланкастер, сдвинув брови, поглядела на его голову:

– Проблемы здесь?

– Да какая разница. Я все равно буду продолжать идти, пока… пока не перестану.

– Думаю, мы можем ходить кругами всю ночь.

– Давай лучше двинемся дальше по этому делу.

– Хорошо. Ты вот упомянул прошлое Хокинса. Где у тебя точка отсчета?

– До того момента, как он предположительно стал убийцей.

– Ты хочешь сказать…

– Именно.

Траммел, штат Огайо.

Декер здесь никогда не бывал, хотя городок находился всего в двух часах езды к юго-западу от Берлингтона. Недалеко в плане автопробега, только путь сюда неудобный, кружной, по федеральным трассам и сельским проселкам.

Центр Траммела выглядел ни дать ни взять как на фотографии его родного городишки – та же тусклота захолустья с вкраплением надежд в виде открытия нового бизнеса или свежего фундамента здания. Те же молодые лица на тротуарах и автомобили последних моделей на улицах.

Створка ворот по звонку с тихим жужжанием отъехала, и Декер неторопливо прошел к парадной двери, подмечая аккуратные клумбы, цветы на которых уже отцвели и завяли с приближением зимы. Окна дома сверкали чистотой; кирпичная облицовка, казалось, была недавно с тщанием промыта, а двойные двери на входе смотрелись так, словно их только что покрыли свежей краской.

Аккуратно, красиво, зажиточно. Совсем не соответствует тому, как выглядела Митци Гардинер тогда, при первом знакомстве. Неприкаянная наркоманка и воришка, готовая воровать и давать без разбора на потребу своему пристрастию. Декеру она помнилась бледным долговязым чучелом с руками в синяках и носом, заметно искривленным от вынюханного кокса. Зрачки расширены, движения нескладны и угловаты. Опустошенная человеческая развалина.

Декер постучал в дверь и сразу услышал приближающиеся шаги. Он позвонил заранее, и она знала о визите. Когда дверь открылась, Декер с трудом поверил собственным глазам. Или, что еще более невероятно, своей непогрешимой памяти.

Смотревшая на него женщина была лет сорока, высокая, стройная, с пышной гривой светлых шелковистых волос. На ней было голубоватое, облегающее бедра платье с ложбинкой декольте, нехитрое ожерелье с изумрудом; на левой руке обручальное кольцо с крупным бриллиантом. Макияж и цвет лица безупречны. Некогда порушенная носовая перегородка полностью восстановлена. В зрачках ни намека на расширенность. Зубы безупречно белые и ровные (без сомнения, виниры: «родные» в свое время были щербатыми и серыми от курева и наркоты).

Его изумление, похоже, не осталось незамеченным.

– Это было так давно, детектив Декер, – сказала она, и ее полные губы тронула чуточку самодовольная улыбка.

– Да, иного и не скажешь. Рад видеть, что вы…

– Изменила свою жизнь? Да, это так. Годы падения и кретинизма, за которыми следуют решения поразумней. Вы заходить будете?

Она провела его в дом, а оттуда в зимний сад с видом на бассейн и ухоженный задний двор. Вошла горничная в форменном платье и с подносом кофе. После ее ухода Митци разлила кофе по изысканным сервизным чашечкам.