Царь Иисус - Роберт Грейвс

и все никак не получается. Не выношу, когда много народу. Но скажи мне, они собираются забрать тебя из Храма и выдать замуж? Пора уже, да и плата в Храм, пока тебе не исполнилось двадцати, наверно, не меньше десяти шекелей?

— Они подарили меня Господу, а не отдали на время, поэтому первосвященник обручил меня своей волей. Я уже замужем.

— Замужем? За кем? Давно? А почему меня не пригласили?

Мария смутилась.

— Первосвященник решил обручить меня с мужем твоей сестры Авихаиль, Иосифом из Еммауса. — И она торопливо прибавила: — Я жила в доме Лисий. Твоей племянницы. Она была очень добра ко мне. Очень добра.

— Иосиф из Еммауса! Что за странный выбор! Ведь ему уже почти семьдесят, и у него шестеро взрослых детей. Надо же! Иосиф! Он не богат. Не учен. Не влиятелен. Помню, мы, девчонки, скривились, когда его выбрали для Авихаиль, но, правда, кроме косолапости, она ничем не выделялась.

— Говорят, он хороший человек!

— О да, даже слишком в некотором роде. Добрый и набожный до глупости. Он хорошо к тебе относится?

— Я никогда его не видела.

— Но ты же сказала, что стала его женой.

— Нет, я сказала: обручена.

— Все равно. Почему он не взял тебя в свой дом? Почему ты прибежала сюда?

Мария прошептала:

— Извини меня, тетя, но я не могу сказать тебе.

— «Не могу» — значит, что тебе запретили или ты сама не знаешь?

Мария опять расплакалась.

— Не заставляй меня отвечать, тетя. Пожалуйста, приюти меня, но ни о чем не спрашивай. И пусть никто не знает, что я живу у тебя. Совсем никто.

Елисавета изумилась:

— Кто прислал тебя ко мне под присмотром сынов Раав?

— Анна, дочь Фануила, наша воспитательница.

— Умная старуха. Скажи мне, а Иосиф знает, что ты здесь?

— Не уверена. Да даже если бы узнал, ему было бы псе равно.

— Все равно, где его жена? — возмущенно переспросила Елисавета.

— Умоляю, не спрашивай ни о чем! — в смятении воскликнула Мария. — Я буду тебе самой покорной рабыней. Буду спать на соломе и есть одну кукурузу, делать все, что ты скажешь, только умоляю тебя, ни о чем меня не спрашивай. Я и так сказала слишком много.

Елисавета рассмеялась.

— Что ж, я умерю мое любопытство, детка, только согласись, твой приезд очень уж необычен. Однако кое-что я все-таки хочу знать. Ты не попала в беду? Ты не бежала из Иерусалима, потому что совершила преступление? Ответь мне, по крайней мере, на этот вопрос.

— Господь свидетель, я ни в чем не виновата!

— Хорошо. Я спросила затем, чтобы знать, как мне поступать. Мне бы не хотелось бросать тень на бедного Захарию, приютив без его ведома преступницу, хотя гость несмотря ни на что гость. К тому же не всякое преступление — преступление. Все девушки лгут, особенно когда имеют дело с мужчинами, и я бы не очень рассердилась на тебя за это. Ладно, я знаю все, что мне надо знать. Как же я рада, что ты побудешь со мной, пока я в таком положении! Надеюсь, в твоем присутствии я стану посдержаннее с рабынями. К тому же я люблю твою мать. Я любила ее больше всех сестер с того дня, как она родилась, и до того, как мое замужество разлучило нас. Ради нее я буду баловать тебя, как бездетные римские матроны балуют своих индийских обезьянок.

Мария слабо улыбнулась.

— А что ты скажешь дяде Захарии?

— Ничего. Не его дело, кто живет со мной на женской половине. К тому же я спасла его землю от долгов, когда выходила за него замуж. У него бы ничего не осталось, если бы не я с моими деньгами. Ты играешь в шашки? А вышивать ты умеешь? На лире играешь?

— В Храме нас многому учили, — скромно ответила Мария.

— Замечательно! Расскажи мне, девочка, что нового в Иерусалиме? Что происходит во дворце? Царица Дорида все еще в почете? Я хорошо знаю Дориду. Она жила в Доре, а это недалеко отсюда, и долго жила, пока была в немилости. Царевич Антипатр еще не отплыл в Рим?

Мария начала было отвечать и неожиданно замолчала.

— Говори же, говори, это ведь не секрет.

Мария старалась казаться как можно равнодушнее.

— О царице Дориде я ничего не знаю, а ее сын отплыл еще месяц назад, — торопливо проговорила она. — Только теперь он царь Антипатр, соправитель своего отца, а не царевич.

Елисавета недоверчиво посмотрела на нее.

— Неужели? Ты уверена?

— В чем уверена? Что он отплыл в Рим?

— Что он стал соправителем своего отца.

— Да, конечно. Я сама слышала, как об этом объявляли во Дворе язычников. Левиты трубили во все трубы и кричали: «Боже, спаси царя!»

Елисавета поднялась с ковра, на котором сидела, скрестив ноги, и принялась беспокойно ходить по комнате.

— Тогда я не понимаю, зачем надо было опять отправлять его в Рим? А что в Иерусалиме? Удивлены или испуганы?

— Испуганы? А чего им пугаться?

— Ты знаешь, что говорят о царе Ироде?

— Я много слышала и хорошего, и плохого о нем.

— Больше хорошего или плохого?

— Плохого.

— Неужели никого не удивило, что Ирод так возвысил своего сына? Или он перестал быть ревнивцем и тираном?

— Нет, вроде никто не удивился. Царь Антипатр всегда во всем послушен отцу. Даже те, кто считает, что по справедливости ненавидит дом Ирода, признают благородство и набожность Антипатра. К тому же царь Ирод стареет. Я мало обо всем этом знаю, но разве не естественно, что после разочарования в царевичах Александре и Аристобуле он решил опереться на Антипатра, который никогда не предаст его.

— Что-то ты очень разгорячилась. Хорошо, что дядя Захария тебя не слышит. Он ненавидит всех иродитов.

— Почему в Иерусалиме должны были испугаться, когда Антипатра увенчали царской короной?

— Потому что добрый Ирод — опасный Ирод. Твой просвещенный отец Иоаким несколько лет назад сказал это нам с мужем, и с тех пор его слова слишком часто подтверждались. Да, кстати, случилось еще что-нибудь необыкновенное в Иерусалиме?

— Люди рассказывали всякие истории о том, кто что видел или слышал во сне или наяву, но я не придавала этому значения.

— А я придаю. Необыкновенное, реальное оно или придуманное, всегда предшествует кровавым злодеяниям.

— Господь милостив!

Елисавета еще долго не могла успокоиться. Лежа без сна в постели, она вновь и вновь перебирала в памяти разговор с племянницей. Мария сказала, что обручена с Иосифом, и сказала, что, возможно, он не знает и, возможно, ему даже безразлично, где она. Солгала или