Странствия шута. Книга 2. Сага о Фитце и Шуте - Робин Хобб

Но мы переиграли их. А потом ты совершил немыслимое, Фитц. Я умер. Я знал, что умру. Все пророчества, которые я читал в библиотеке Клерреса, все вещие сны и видения предсказывали мою смерть на Аслевджале. И я умер там. Но нигде, ни в одном свитке из их кладезя пророчеств, никто и никогда не провидел, что меня вернут из-за порога смерти.

Это все изменило. Ты взял мир за шкирку и перебросил его в неисследованное будущее. Слуги бредут теперь ощупью, гадая, чем отзовется каждый их шаг. Они ведь планируют даже не на десятилетия, а на поколения вперед. Раньше они знали, когда и отчего могут умереть, и потому жили очень долго. А теперь мы лишили их большей части этого могущества. Лишь те Белые, кто родился после моей «смерти», иногда видят будущее. Раньше Слуги чувствовали себя хозяевами будущего, теперь оно темно для них. А больше всего на свете они боятся настоящего Белого Пророка этого нового поколения. Они не знают, где он, знают только, что он где-то есть и неподвластен им. И они хотят заполучить его как можно скорее, пока он не разрушил все, что они выстроили.

Он говорил страстно, звенящим от убежденности голосом. А я не смог скрыть улыбку:

– Выходит, ты изменил их мир. Теперь ты – Изменяющий, не я.

Лицо его застыло. Он уставился в пустоту – казалось, Шут видит сквозь бельма нечто далекое и недоступное мне.

– Неужели такое возможно? – проговорил он в изумлении. – Неужели это и есть то, что когда-то явилось мне во сне, то будущее, где я не был Белым Пророком?

– Этого я тебе сказать не могу. Может, я больше и не твой Изменяющий, но и пророком я точно не сделался. Идем, Шут. Пора обработать твои раны.

Несколько мгновений он сидел неподвижно и молча. Потом все же согласился:

– Хорошо.

Я проводил его на другой конец комнаты, к рабочему столу Чейда. Шут сел на лавку, и его руки запорхали, ощупывая стол и лекарства.

– Я помню это, – тихо промолвил Шут.

– За столько лет тут почти ничего не изменилось. – Я осмотрел его спину. – Из твоих ран все еще сочится гной. Я наложил кусок полотна, но он пропитался насквозь, и ночная рубашка присохла к коже. Я отмочу ткань теплой водой и заново всё промою. Пойду принесу тебе чистую рубашку и поставлю греться воду.

Когда я вернулся с тазом воды и сорочкой, то увидел, что Шут расставил мази на столе.

– Лавандовое масло, судя по запаху. – Он тронул первый горшочек. – А тут медвежье сало с чесноком.

– Хороший выбор, – одобрил я. – А вот и вода.

Шут зашипел, когда я смочил ему спину тряпицей. Дав свежим струпьям немного отмокнуть, я спросил:

– Быстро или медленно?

– Медленно, – сказал он.

И я начал с самой нижней гноящейся раны, в опасной близости от позвоночника. К тому времени, когда я с великой осторожностью отлепил ткань, по лбу Шута градом катился пот.

– Фитц, – сказал Шут. – Давай лучше быстро.

Его узловатые пальцы вцепились в край стола. Я не стал отрывать рубашку одним рывком, а сделал это постепенно, не обращая внимания на его крики и стоны. В какой-то момент Шут не выдержал, ударил кулаком по столу, уронил руку на колено и уперся лбом в каменную столешницу.

– Уже все, – сказал я, закатав рубашку ему на плечи.

– Как они выглядят? Плохо?

Я придвинул подсвечник с несколькими свечами поближе и внимательно осмотрел его спину. Как страшно он все-таки отощал – позвонки отчаянно выпирали из-под кожи. Раны зияли, но крови не было.

– Раны чистые, но пока не закрылись. Нам и не надо, чтобы они сейчас закрывались – пусть сначала заживут в глубине. Придется еще немного потерпеть.

Шут не издал ни звука, пока я втирал лавандовое масло. Когда я добавил к маслу медвежьего сала с чесноком, смесь получилась не самая благоуханная. Обработав все раны, я приложил к спине Шута чистый кусок полотна и прилепил его при помощи того же сала.

– Вот чистая рубашка, – сказал я. – Постарайся не потревожить ткань на спине, когда будешь переодеваться.

И я отправился на другой конец комнаты, где стояла кровать. Кровь и гной испачкали простыни. Надо будет оставить Эшу записку, чтобы принес чистое белье. Хотя умеет ли мальчик читать? Наверняка. Даже если мать не научила его, чтобы он помогал ей в делах, то Чейд уж точно первым делом позаботился, чтобы новый ученик освоил грамоту. А пока я сделал, что мог, – перевернул подушки и расправил простыни.

– Фитц? – окликнул меня Шут.

Он по-прежнему сидел у стола для опытов.

– Я здесь. Просто перестелил тебе постель.

– Из тебя вышел бы хороший слуга.

Я промолчал. Неужели он пытается насмехаться надо мной?

– Спасибо, – добавил он. И чуть погодя: – Чем займемся теперь?

– Ну, ты поел, раны мы обработали. Наверное, теперь ты хочешь немного отдохнуть?

– Честно говоря, я ужасно устал отдыхать. Так устал, что уже ни на что не способен, кроме как дойти до кровати.

– Тебе, наверное, очень скучно тут одному.

Я стоял, не двигаясь с места, и смотрел, как Шут, спотыкаясь, ковыляет к постели. Он не хотел, чтобы я помогал ему.

– Скучно… Ах, Фитц, знал бы ты, как это замечательно – скучать. Бывало, я долгими, бесконечными днями гадал, когда за мной явятся, какую пытку придумают на этот раз и сочтут ли нужным дать мне воды и еды до или после… Стоит вспомнить об этом, как скучный день становится желаннее самого веселого праздника. А по пути сюда я страстно мечтал, чтобы моя жизнь стала предсказуемой. Чтобы знать, добрый человек мне встретился или он на самом деле жесток, знать, будет ли чем утолить голод завтра, удастся ли найти сухое место для ночлега. Эх…

Шут уже подошел довольно близко и вдруг остановился. На его лице промелькнули такие чувства, что у меня защемило сердце. Он не хотел делиться этим со мной.

– Кровать тут, слева от тебя. Вот так, да, ты ее нащупал.

Он кивнул и ощупью двинулся вдоль постели. Я откинул одеяла, чтобы он мог лечь. Шут присел на краешек, мимолетно улыбнулся и сказал:

– Такая мягкая… Фитц, ты не представляешь, какое это утешение для меня – спать в мягкой постели.

Он стал укладываться, медленно и осторожно. Его манера двигаться напомнила мне Пейшенс на закате ее дней. Даже чтобы просто засунуть ноги под одеяло, у него ушло некоторое время. Свободные пижамные штаны задрались, открыв тощие икры и раздутые суставы. Мой взгляд упал на его левую ступню, и меня передернуло. Ее и ступней-то уже было не назвать. И как он сумел столько пройти?

– Я опирался на палку.

– Но я же ничего не сказал вслух!

– Ты издал такой еле слышный звук… Ты всегда так делаешь, когда видишь, как кому-то больно. Царапину на морде Востроноса. Или меня в тот раз, когда мне надели на голову мешок и избили.