Врач - убийца - Джеймс Уайт

– И это правильно, – вмешалась кельгианка, и ее шерсть выразила одобрение. Кельгиане-ДБЛФ столь же ревностно пеклись о своей дивной шерсти, как мельфиане-ЭЛНТ о своем панцире. – Но все-таки как он тюкает пациента – ведь порой безо всякого инструмента сует свой клювище в рану, – словно кровожадный слепой стервятник!

Набор хирургических инструментов Селдаля был подвешен в вертикальном положении прямо над операционным полем – так, что хирург легко мог дотянуться до него клювом. В каждом отделении был закреплен инструмент с полым коническим наконечником, и налладжимец имел возможность быстро нацеплять инструменты как на нижнюю часть клюва, так и на верхнюю, а то и на зажатый клюв. С потрясающей скоростью хирург хватал инструменты, использовал их, заменял или отбрасывал. Порой Селдаль углублялся в операционное поле одним только клювом и при этом не был вооружен ничем, кроме длинных прозрачных цилиндров – корректирующих линз, – налладжимец был похож на птицу и, как птица, страдал врожденной дальнозоркостью. Линзы надевались до конца операции. Тремя когтистыми лапами хирург цепко сжимал насест, присоединенный к операционной рамке. Его короткие крылья время от времени подрагивали, сообщая их владельцу дополнительную устойчивость, когда тот орудовал клювом.

– В древние времена, – продолжил пояснения худларианин, – хирург имел право поедать и яйца, и взрослых насекомых, успевших вывестись из яиц. Если налладжимец при операции потребит немного тканей мельфианина, то не принесет ему вреда – ведь вы помните из начального курса, что никакие патогенные микроорганизмы ЭЛНТ не вредны для существ с других планет. Однако в таком месте, как Главный Госпиталь Сектора, где пребывает множество существ различных видов, поедание частей тела пациента, пусть даже самых крошечных частей... сами понимаете, такое могут счесть неэстетичным, поэтому обратите внимание: все удаляемые при операции ткани выбрасываются. Сама же операция состоит в том, чтобы удалить...

– Меня удивляет то, – прервал его Лиорен, в очередной раз попытавшись перевести разговор с работы хирурга на его личность, – что операцию не поручили представителю того же вида – например, Старшему врачу Эдальнету, а предоставили делать существу, которому пришлось просматривать и прослушивать мельфианскую мнемограмму...

– Так у тебя получится, – вмешалась Тарзедт, – что диагносту Конвею в этом госпитале положено лечить только людей-ДБДГ. Не пори ты чушь, Лиорен. Оперировать больного, относящегося к другому виду, куда интереснее, чем своего сородича, – и чем больше физиологических отличий, тем больше требуется профессионального мастерства. Но ты и сам знаешь, что я тебе рассказываю! Ты же на Кромзаге лечил...

– Не надо напоминать мне о результатах лечения, – резко проговорил Лиорен. Он обиделся, хотя прекрасно понимал, что кельгианка вовсе не хотела обидеть его. – Я имел в виду, что у Селдаля, обладающего клювом, но не имеющего настоящих рук, не проявляется никаких признаков помрачения рассудка, а ведь его разум частично находится под контролем существа, привыкшего действовать шестью конечностями, каждая из которых способна к разнообразным манипуляциям. Вероятно, должно иметь место значительное психологическое и эмоциональное давление, не говоря уже о воздействии непроизвольных сокращений мускулатуры партнера по разуму.

– Верно, – согласился худларианин. – И видимо, Селдаль неплохо владеет и своим, и чужим сознанием. Но вот что мне интересно: как бы чувствовал себя я – шестиногое существо, если бы мне перекачали налладжимскую мнемограмму. У меня не то что клюва, даже рта нету.

– Чего зря болтать-то, – возмутилась Тарзедт, вернее, ее шерсть. – Мнемограммы дают только тем, кто жутко умен, страшно профессионален и эмоционально устойчив – в общем, тем, кто метит на пост Старшего врача, а то и повыше. А Креск-Сар нас вечно так склоняет, что сам подумай – кто нам когда мнемограмму предложит?

Лиорен промолчал. В Главном Госпитале Сектора происходили и более странные вещи – изучая личные дела, он узнал, что главный ассистент Торннатора – землянка-ДБДГ, патофизиолог Мерчисон, – пришла в госпиталь медсестрой-практиканткой. Однако строжайшее правило Отделения Психологии гласило, что вопросы продвижения по служебной лестнице с практикантами обсуждать запрещалось – разве что только в самых общих чертах, а уж тем более запрещалось разговаривать о системе мнемографии.

Главная проблема, от которой отпочковывались все остальные, заключалась в том, что госпиталь имел оборудование для лечения любого разумного существа, но при этом ни одно существо не могло удержать у себя в мозгу даже малую толику сведений по физиологии, необходимых для лечения такого числа разнообразных форм жизни. Мастерство хирурга основано на таланте, обучении и опыте, однако сведения о физиологии конкретного больного можно получить только благодаря мнемограмме, то бишь записи памяти какого-нибудь медицинского светила, относящегося к тому же виду, что и больной.

И если доктору-мельфианину предстояло лечить больного-кельгианина, он получал мнемограмму ДБЛФ, которая стиралась из его памяти, как только завершался курс лечения. Исключения из этого правила делались в тех случаях, когда речь шла о Старших врачах, доказавших свою эмоциональную непогрешимость – таких, как Селдаль, – и диагностах.

Диагностами являлись те немногочисленные существа, разум которых был в состоянии удерживать постоянно и одновременно шесть-семь, а то и десять (был такой случай) физиологических мнемограмм. Помимо обычной практики и преподавания, эти гиганты разума, напичканные массой всевозможных сведений, занимались исследовательской работой в области ксенологической медицины.

Однако мнемограммы, увы, содержали не только физиологическую информацию, необходимую для проведения лечения, но фактически всю память, всю личность существа, о разуме которого шла речь. В результате диагност (а Старший врач – чуть в меньшей степени) добровольно подвергал себя приобретению крайней формы множественной шизофрении. Те существа-доноры, которые поселялись в сознании врача-реципиента, порой бывали агрессивными и неприятными типами – кто не знает, что гении редко бывают добряками и славными малыми. Словом, реципиент получал обширный набор всяческих маний и фобий. Как правило, все эти «побочные продукты» не проявлялись в процессе операции или терапевтического лечения, поскольку оба разума – и донорский, и реципиентский – сосредоточивались исключительно на медицинских аспектах работы. Самое страшное происходило тогда, когда реципиент мнемограммы укладывался спать.

Чужие кошмары – это Лиорен помнил на собственном опыте (ему довелось принять несколько мнемограмм) – вот уж поистине кошмары! А чужие сексуальные фантазии? Из-за них реципиенту хотелось (если он мог хотеть) умереть. И Лиорен даже боялся думать о том, какое эмоциональное и физическое воздействие могло произвести сознание огромного разумного членистоногого на мозг удивительно хрупкой, пускай и очень умной птицы.

Лиорен продолжал внимательно смотреть на экран, где Селдаль фантастически ловко работал над мельфианином, и вспомнил поговорку, часто произносимую сотрудниками госпиталя. Суть поговорки сводилась к тому, что тот, у кого хватило ума пойти в диагносты, определенно безумец. Поговаривали, что автор этой поговорки – не кто иной, как сам О'Мара.