Тьма сгущается - Гарри Тертлдав

Дверь с улицы распахнулась, и Корнелю с трудом удержался, чтобы не вскочить и не удариться в бегство. Но вошел лишь изможденный рыбак и прямиком направился к столу, за которым сидел парень с миской креветок. Корнелю с облегчением откинулся на спинку стула.

Вскоре появился официант, поставил на столик тарелки и устремился к новому клиенту. Тот, как и его сосед, тоже заказал креветок. Корнелю принялся за треску – неплохо. Конечно, едал он и получше, но и похуже тоже не раз бывало. Пиво тоже оказалось недурным.

Он ел медленно, словно растягивал удовольствие. И было это очень непростым делом – ведь он был голоден как волк. Он находился на острове без пропуска, и потому чем только ему не пришлось заниматься, чтобы заработать на жизнь! Даже овец пасти! И все равно он влачил полуголодное существование.

Раздался звон монет – это старички расплатились за бренди и вышли из таверны. Официант высыпал монетки в кожаный кошель, который носил поверх килта. Корнелю поднял палец и попросил еще одну кружку пива, но официант окинул его недоверчивым взглядом. Пришлось положить на стол серебряную монету. Вид денег успокоил официанта, и он тут же принес заказ.

Корнелю почти доел пастернак и опустошил вторую кружку наполовину, когда входная дверь вновь открылась и на пороге появилась женщина с детской коляской. Измученным взглядом она обвела всех сидящих в зале.

Вид у нее был усталый и изможденный. Она втолкнула коляску в зал и… К стыду своему, еще целое мгновение Корнелю видел в дверном проеме лишь чужую усталую женщину. Но того мгновения хватило, чтобы узнать ее. Он вскочил на ноги и выдохнул:

– Костаке!

– Корнелю!

Он ждал, что жена бросится в его объятия. Он всегда в мечтах представлял себе их встречу именно так: она бросается к нему в объятия. Детская коляска в его мечтах не присутствовала. Но жена не бросилась к нему, а неспешно подкатила коляску к его столу. И лишь тогда он смог ее обнять. А дальше весь мир растворился в их поцелуе. Лишь откуда-то издалека доносился одобрительный хохот рыбаков. Но Корнелю не обращал на них внимания: да пропади они пропадом!

Наконец, оторвавшись от мужа, Костаке спросила:

– Хочешь взглянуть на свою дочурку?

Честно говоря, больше всего ему хотелось прямо здесь и сейчас заделать ей еще одного ребенка. Но, увы, это было невозможно. Он склонился к пологу и очень осторожно приподнял его.

– Как ее зовут?

Сам он мог писать письма жене, а вот получать ответы было негде – его мотало по всему свету. Честно говоря, он только сейчас узнал, кто у них родился – девочка или мальчик.

– Я назвала ее в честь твоей матери Бринцей.

Корнелю кивнул: правильно, это имя ей подходит. Правда, он назвал бы дочку Эфориелью, но… Это было бы неправильно: когда ребенок родился, левиафанша еще была жива.

– Что сударыня изволит заказать сегодня? – раздался голос официанта – он, оказывается, все это время стоял рядом, терпеливо дожидаясь, когда его заметят. Впрочем, если бы он и не заговорил, на него все равно вскоре обратили бы внимание.

– Что ест мой муж, то хорошо и для меня, – машинально ответила женщина, усаживаясь за стол напротив Корнелю. Она до сих пор не могла прийти в себя. И Корнелю прекрасно ее понимал: он и сам сейчас чувствовал себя так, словно выпил не полторы кружки пива, а целый жбан – до сих пор все плыло и качалось перед глазами. Официант развел руками и снова исчез на кухне.

Костаке обвиняющим жестом указала на мужа пальцем:

– Я думала, что ты погиб.

– Когда альгарвейцы вошли в город, я был в море. Они как раз брали порт, когда я вернулся, – сказал он шепотом, чтобы рыбаки за соседним столом не смогли услышать. – Но я не хотел сдаваться в плен, и потому мы с Эфориелью отправились в Лагоаш. И до недавнего времени я там и оставался. Нас было там немало – таких же, как я, изгнанников, и мы делали все, чтобы помочь в борьбе против Мезенцио.

Теперь, когда его мысли больше не путались от ощущения любимой женщины в объятиях, когда ее горячее тело больше не прижималось к груди, человечек под пологом заинтересовал Корнелю больше. Он нагнулся над коляской и увидел крошечное личико, обрамленное рыжеватым пушком будущих кудрей.

– Она похожа на тебя, – прошептала Костаке.

– Она похожа на младенца, – хмыкнул Корнелю. По его глубокому убеждению, все младенцы были похожи друг на друга. Разве что куусамане да зувейзины как-то отличались от прочих, но только не друг от друга. И все же, сам себе не доверяя, он поймал себя на том, что пытается в этих кукольных чертах разглядеть собственный нос, собственные рот и подбородок.

Официант принес Костаке ужин и стал расставлять тарелки. Даже если ему и показалось, что отец смотрит на своего собственного годовалого ребенка так, словно видит его в первый раз, он не выдал удивления ни взглядом, ни жестом. Костаке машинально принялась за треску. Она словно не чувствовала вкуса того, что ест: ее взгляд непрестанно переходил с дочери на мужа и обратно, словно она пыталась как-то совместить их во времени и пространстве.

– Как ты жила все это время? – спросил Корнелю.

– Я очень устала. С младенцами всегда устаешь. Ты просто не в состоянии заниматься чем-то еще. А кругом все становилось только хуже и хуже. Никаких пенсий, никаких единовременных выплат. Я даже не могла нанять Бринце няню, чтобы начать зарабатывать деньги. – Костаке прикрыла глаза и, помотав головой, повторила: – Как я устала!

– Как я хотел тебе передать весточку, что я жив и со мной все в порядке! – вздохнул Корнелю. – И даже пытался через… через моих новых друзей.

Интересно, а остались ли на острове лагоанцы? У Корнелю не было с ними связи, и выяснить это он никак не мог.

– Да я чуть в обморок не упала, когда узнала твой почерк, – призналась Костаке. – А потом получила и другие твои письма.

– Их бы не было, кабы не мои семь жизней. Бедняга Эфориель приняла на себя основную часть взрывной волны. – Корнелю опустил голову.

– О, бедняжка! – сокрушенно покачала головой Костаке. Но она не понимала, не могла по-настоящему понять и разделить его тоску. Да и никто, кроме подводника, не смог бы понять всю боль его потери. Корнелю всегда находил взаимопонимание с женой, но когда дело касалось левиафанов…

Находил взаимопонимание с женой? Это было так давно. Он опустошил кружку одним глотком и как бы произнес:

– Ну что, пошли домой?

Он был так уверен в ответе, что просто оторопел, когда услышал шепот: «Нет!»

– Я не смею привести тебя домой. У меня три офицера на постое. Нет, они все ведут себя прилично, – торопливо добавила жена. – Но стоит тебе переступить порог, как ты тут же отправишься в лагерь для военнопленных.

– Три альгарвейских офицера? – машинально повторил Корнелю. В его устах это прозвучало как «три человека, которых я должен убить». Ему показалось, что боль и ярость вот-вот раздерут его мозг. Он приложил ладонь ко лбу и процедил: