Проклятие Дейнов - Дэшил Хэммет

Она, конечно, преувеличивала ценность этой фотографии, но в конце концов я с ней сторговался. Однако в город я вернулся уже в седьмом часу и на вечерний поезд не успел. Я собрал чемодан, вывел из гаража машину и поехал.

Кесада был городок с одной гостиницей, прилепившийся к скалистому склону молодой горы, которая спускалась к Тихому океану километрах в ста двадцати от Сан-Франциско. Берег под Кесадой, крутой, неудобный, усыпанный острыми камнями, для пляжа не годился, так что денег от курортников оседало мало. Какое-то время через его порт обильно тек в страну контрабандный ром, но эта деятельность замерла: бутлегеры смекнули, что с большей прибылью и меньшей морокой можно торговать отечественным пойлом. Кесада опять погрузилась в спячку.

Я прибыл туда в двенадцатом часу ночи, поставил машину в гараж и перешел на другую сторону улицы – в гостиницу «Сансет». Она представляла собой низкое, раздавшееся вширь желтое здание. В вестибюле сидел только ночной портье, маленький женоподобный человек на седьмом десятке, очень старавшийся показать мне, что ногти у него розовые и блестящие.

Когда я зарегистрировался, он дал мне конверт, надписанный рукой Эрика Коллинсона. Я разорвал его и прочел:

«Не уходите из гостиницы, пока не повидаетесь со мной. Э. К.».

– Давно это у вас? – спросил я.

– С восьми часов примерно. Мистер Картер ждал вас больше часа, пока не пришел последний автобус со станции.

– Он не у вас остановился?

– Нет, ну что вы. Они с молодой женой сняли дом Тукера над бухтой.

Коллинсон был не тот человек, к чьим инструкциям я стал бы прислушиваться. Я спросил:

– Как туда попасть?

– Ночью вы их ни за что не найдете, – уверил меня портье, – разве только кружной дорогой, через восточное шоссе, да и то если знаете местность.

– Да? А днем как туда попасть?

– Доходите по этой улице до конца, там развилка, и вы идете вправо, в сторону океана, вдоль обрыва. Это даже не дорога, а скорее тропа. До дома примерно пять километров, он на холмике, коричневый, обшит тесом. Днем его найти несложно, только надо все время держать вправо, к океану. А ночью вы ни за что, ни за что на свете не доберетесь...

– Спасибо, – сказал я, чтобы не слушать все это второй раз.

Он отвел меня в номер, пообещал разбудить в пять, и в двенадцать я уже спал.

Когда я вылез из постели, чтобы сказать в телефон: «Хорошо, спасибо», за окном занималось утро, тусклое, мглистое, холодное и противное. Пока я оделся и спустился на первый этаж, лучше оно не стало. Портье сказал, что раздобыть еду в Кесаде до семи утра нет никакой возможности.

Из гостиницы я дошел по улице до того места, где она превратилась в грунтовую дорогу, затем – до развилки и взял вправо, к океану. Эта дорога и сначала-то не была дорогой, а потом совсем превратилась в тропу, тянувшуюся по каменному выступу и все сильнее прижимавшуюся к берегу. Обрыв под ней становился все круче и круче, покуда она вообще не приняла вид неровной ступени на скале – местами в три-четыре метра шириной, а местами сужавшейся до полутора. Скала над тропой поднималась метров на двадцать с лишним, внизу – тридцатиметровой кручей обрывалась в океан. Ветер откуда-то со стороны Китая гнал туман над вершиной скалы и с шумом пенил воду у ее подножья.

Огибая угол, где скала была круче всего – и, по сути, превратилась в стометровую отвесную стену, – я остановился, чтобы рассмотреть маленькую неровную ямку на краю тропы. Ямка сантиметров в пятнадцать диаметром, с одной стороны от нее – маленькая, полукольцом, насыпь из свежей рыхлой земли, с другой стороны земля разбросана. Ямка как ямка – но даже такому закоренелому горожанину, как я, стало ясно: здесь недавно вырвали маленький куст.

Самого кустика видно не было. Я бросил сигарету, стал на четвереньки и заглянул с полки вниз. Кустик находился метрах в семи подо мной, он повис на макушке чахлого дерева, росшего почти параллельно обрыву, в корнях застряла свежая коричневая земля. Следующий предмет, который остановил мои глаза, тоже был коричневый – мягкая шляпа, лежавшая тульей вниз между двумя острыми серыми камнями, на полпути к воде. Я перевел взгляд на воду и увидел ноги.

Мужские ноги в черных туфлях и темных брюках. Ступни лежали на большом обкатанном камне в пятнадцати сантиметрах одна от другой, и обе были повернуты влево. Ноги наклонно торчали из воды, которая чуть-чуть не доставала до колен. Вот и все, что я мог разглядеть с тропинки.

Я спустился со скалы, но не в этом месте. Тут было крутовато для немолодого грузного человека. Я вернулся метров на двести назад, туда, где тропа проходила через кривую расщелину, наискось пересекавшую всю скалу снизу доверху. Я вернулся к расщелине и спустился по ней, спотыкаясь, оскальзываясь, потея и ругаясь, но добрался до подножья целый и невредимый, если не считать ободранных пальцев, испачканного костюма и погубленных туфель.

Каменный берег у подножья скалы был плохо приспособлен для прогулок, но я сумел пройти по нему, лишь дважды спустившись в воду, да и то по колено. Однако в том месте, где лежали ноги, мне пришлось зайти в Тихий океан по пояс, чтобы вытащить тело: оно лежало навзничь на покатой, сточенной стороне громадного камня, почти целиком находившегося в воде, и было покрыто вспененной водой до середины бедер. Я нащупал ногами удобную опору, взял его подмышки и вытащил.

Это был Эрик Коллинсон. Из разбитой спины сквозь одежду и кожу торчали кости. Затылок был проломлен. Я вытащил его из воды на сухие камни. В мокрых карманах оказались пятьдесят четыре доллара восемьдесят два цента, часы, нож, золотые ручка и карандаш, бумаги, несколько писем и записная книжка. Я расправил бумаги, письма и записную книжку; прочел; выяснил только одно: все, что в них написано, не имеет никакого отношения к его смерти. Ни на нем, ни рядом с ним я не нашел ни одной вещи, которая рассказала бы мне о его смерти больше того, что рассказал вырванный куст, застрявшая между камнями шляпа и положение его тела.

Я оставил его, вернулся к расщелине, пыхтя вскарабкался на тропу и снова подошел к тому месту, где был вырван куст. Никаких следов, отпечатков ног и тому подобного. Тропинка была твердая, каменная. Я отправился по ней дальше. Вскоре скала стала отходить от океана, а тропинка – спускаться по ее склону. Метров через восемьсот скала кончилась и превратилась в заросший кустами гребень, вдоль которого тянулась тропа. Солнце еще не взошло. Брюки неприятно липли к застывшим ногам. Вода хлюпала в порванных туфлях. Я еще ничего не ел. Сигареты у меня размокли. Левое колено болело – я вывернул ногу, когда спускался по расщелине. Проклиная сыскное дело, я поплелся дальше.

Тропинка ненадолго увела меня от моря, когда пересекала основание небольшого лесистого мыса, потом спустилась в лощину, потом пошла вверх по склону невысокого холма: наконец я увидел дом, который описывал портье. Дом был довольно большой, двухэтажный, коричневый, с тесовой кровлей и стенами; он стоял на бугре, близко к тому месту, где океан выгрыз из берега полуторакилометровый треугольный кусок. Фасад был обращен к морю. Я подходил к дому сзади. Людей я не видел. Окна первого этажа были заперты и закрыты занавесками. На втором этаже открыты. В стороне от дома стояли службы.